Дебора А Вольф - Наследие Дракона [litres]

– Не думаю, что она шутит, – прошептал Таммас. Его глаза горели, как луны. – Моя палатка стоит внизу по течению, сразу за пастбищем…

Тело Ханней обдало каким-то совершенно новым, пугающим жаром.

– Еще рано. В этом году я должна танцевать со стражниками.

– Но…

– Голой.

Ханней посмотрела на Таммаса беспомощным, растерянным взглядом, сжираемая бурей, которую сама же и породила. Когда он встал и протянул ей руки, девушка позволила увести себя от огней и обернуть в теплые объятия зееранийской ночи. Луны еще никогда не висели так низко, а звезды не горели так ярко, и никогда пески не пели так сладко. Таммас держал Ханней за руку, и его прикосновение было теплым, нежным и наполненным обещаниями, и девушка не знала, хочет бежать с ним или от него, и только ноги умоляли ее: Спеши, спеши, спеши.

Когда они подошли к его темно-синей палатке, Ханней замерла, как косуля при виде вашая. Дайруз действительно потерся о ее ноги, исчезая в ночи, и она почувствовала его прикосновение к своему разуму.

Добро пожаловать, маленькая сестренка.

Над Дибрисом поднялся прохладный ветерок, рожденный из дождя, томления и ускорения перерожденного мира. Он погладил голую кожу на висках у Ханней, прошелся по перьям на ее головном уборе и заставил крошечные серебряные колокольчики запеть, когда она вздрогнула от внезапной горячки. Таммас обернулся к ней и потянулся, чтобы взять ее за руку.

Он открыл рот, и Ханней знала, что он собирается ей сказать: Не бойся, я не причиню тебе вреда; ты прекрасна – и всякие прочие глупости, которые мужчина говорит женщине, когда на самом деле хочет произнести: Ты – моя. Но Ханней поняла, что не боится, что желает его, даже если это принесет боль, и ей не было нужды в пустых словах, она нуждалась лишь в прикосновении к своему телу. Поэтому она потянулась и расстегнула заклепки на своей куртке, и позволила ей упасть.

В палатку они так и не забрались.

Луны и звезды были свидетелями тому, как они сошлись под небом пустыни и нашли друг в друге удовольствие, как са встретилось с ка, а плоть с плотью, и пустыня пела им песнь, столь сладкую и могущественную, что они могли бы заплакать, если бы расслышали ее сквозь крики, вздохи и нежные-нежные стоны любви. И лишь когда луны оказались на дальней стороне неба, а малышка Диди начала бледнеть и уставать, они наконец нашли успокоение в тяжелом и удовлетворенном переплетении.

Ханней почувствовала, как пот высох на разгоряченной коже ее любовника, и ощутила собственный запах на теле Таммаса, когда сонно прижалась губами к его шее. Она заключила в объятия своего мужчину и унеслась в самый глубокий и беззаветный сон в своей жизни.

Небо на востоке только начало бледнеть в предвкушении первого поцелуя Дракона Солнца Акари, когда Таммас зашевелился, потянулся и чмокнул ее в макушку. Ханней обхватила его руками за талию и улыбнулась, еще не готовая открыть глаза и удивиться тому, куда подевалась ее одежда, и обеспокоиться по поводу того, не увидел ли их кто-нибудь посторонний. Она скорее почувствовала, чем услышала его смех – Таммас замурлыкал, как большой кот, и отстранился, оставляя ее бок прохладным и одиноким. Ханней нахмурилась, открыла глаза и потянулась… Ох. Ох. От этого стало немного больно.

– Шшш. – Таммас наклонился и поцеловал ее в губы, и его тень в свете лун прошлась над ней, когда он встал. – У меня есть кое-что для тебя.

Как бы Ханней ни огорчал сам факт его ухода, она вынуждена была признать, что даже в полутьме ей было приятно наблюдать за тем, как он идет. И исчезает в своей палатке. И снова выходит, осторожно сжимая в руках широкую чашу.

– Тебе идет без одежды, – сказала она Таммасу.

Он с удивлением посмотрел на нее.

– Что?

Ханней усмехнулась и, перекатившись, села на песке, скрестив ноги:

– Нагота очень тебе к лицу.

– Вот как?

Таммас рассмеялся и опустился перед ней на колени. Она тоже встала на колени. Их пальцы переплелись вокруг любовной чаши.

– Дерзкая девчонка!

Ханней чувствовала себя одновременно робкой, смелой и нежной. Ее ноги все еще не поняли до конца, хотят ли бежать к нему или от него, но дрожали так, что ей бы, наверное, было лучше заползти в его палатку и уснуть… чуть позже.

– Я – твоя девчонка, – прошептала Ханней, и ее глаза наполнились лунным светом.

– Ты – моя девчонка, – согласился Таммас и поднес чашу к ее губам.

Ее тело почувствовало глубокую, приносящую удовлетворение боль, которая пела у нее в ногах и руках, и внизу ее чрева. Чаша отдавала прохладой, а руки Таммаса были крепкими и теплыми. Ханней сделала большой глоток сладкой-сладкой воды и улыбнулась ему, глядя на него из-за чаши. Она могла бы вечно смотреть на свое отражение в его глазах.

– Ты – мой мужчина, – сказала Ханней. – Мой.

– Твой, – согласился Таммас, и луны начали отбрасывать тень на его лицо.

Позже она отчетливо вспоминала это: луны отбрасывали тень на его лицо.

Они вдвоем поднесли чашу к его губам. Рот Таммаса раскрылся, и луны начали отбрасывать тень на его лицо.

Ночь хлынула у него изо рта, заливая воду черным.

Таммас посмотрел на Ханней, и его глаза расширились от удивления, а губы дрогнули, точно он собирался задать ей вопрос.

И луны отбрасывали тень на его лицо.

Кровь лилась у него изо рта, окрашивая воду черным.

Он все еще продолжал смотреть на Ханней. В его глазах застыл вопрос, на который она никогда не смогла бы ответить.

…И луны отбрасывали тень на его лицо…

Пальцы Таммаса ослабели, и жидкость пролилась из чаши, орошая пустыню кровью. Его руки медленно поднялись к груди, точно Таммас снова собирался рассказать Ханней о том, что было у него на сердце.

Из его груди вырвалось лезвие, и в свете скорбящих лун кусок уродливого металла с ладонь длиной блеснул красно-черным, смоченный в его крови, а затем снова исчез в разорванной плоти, и кровь полилась у Таммаса изо рта, и ее было так много, что на губах у него застыл немой вопрос, а глаза навеки сохранили все, о чем он хотел спросить, но единственным ответом стала кровь. Таммас упал на песок, и тени приняли его в свои холодные объятия, как всего несколько мгновений назад обнимала его она.

Ханней не могла пошевелиться.

Часть ее – холодная-холодная, зловещая часть ее существа – отметила, что, когда лезвие первой воительницы пронзило сердце ее возлюбленного, сама она будто превратилась в камень, кость, соляной столб. Та самая высокая жилистая женщина, которую Ханней любила как мать и уважала как наставницу, сейчас взирала на нее глазами, отражавшими холод ночного неба, полными такой тоски и боли, что в них не оставалось места для раскаяния.

– Мне очень жаль, дитя. – Голос воительницы звучал низко и протяжно, точно она явилась к ним из-за обратной стороны звезд.