Дебора А Вольф - Наследие Дракона [litres]

Они проведут этот вечер в западных бараках и вернутся на площадь на следующий день – на Праздник Спутников. Джиан не печалился по этому поводу. Им позволят насладиться свободой рыночной площади, дадут время на то, чтобы помыться и отдохнуть от дневных лишений, и, главное, избавят от пристального надзора йендеши.

Джиан не имел ни малейшего желания приближаться к императору – только не в этот день, – ему даже не хотелось слышать толкование шепота его младших подопечных.

К тому же у него имелись свои дела.

Отыскав то, что ему было нужно, на рынке, Джиан вернулся в бараки желтых дейченов. В помещении царили прохлада и полумрак. Стены были сделаны из красного лакированного дерева и разрисованных ширм, полы выложены сладким сандаловым деревом, натертым до гладкости и нагретым шагами тысяч ног. Молодые люди молча отмокали в глубоких медных ваннах, сопровождаемые, как всегда, безмолвными лашаями. Джиан скользнул под воду и полежал там какое-то время с закрытыми глазами, прислушиваясь к ленивым приглушенным голосам своих спутников и воспоминаниям воды о дожде и реке, море и грозе, и снова о дожде…

Позже Джиан нашел одну из лашаев и махнул ей, чтобы та подошла.

– Сегодня я устрою прием для нескольких избранных одногодок, – сообщил он ей. – Нам в Имперском Городе следует хорошо питаться. Мне понадобятся драконья рыба и кошачий угорь, свежий, еще не знающий о собственной смерти, желтая щука и каменный краб, да ведерко голубых устриц, если их удастся раздобыть, рис на розовой воде и лапша, и овощи с фруктами из тех, что сейчас свежи и нежны.

Лашаи кивнула с непроницаемым выражением глаз.

– Готовы ли вы заплатить по счетам?

– Я уже заплатил тройную цену.

– Как скажете.

– Как скажете, дейчен. – Он дорого заплатил за то, чтобы стать принцем Запретного Города, и этим рабам давно пора начать относиться к нему должным образом.

– Слушаюсь, дейчен.

На этот раз лашаи поклонилась и поспешила выполнить его указания.

Так все и началось.

Лашаи принесла в его покои ароматный рис и рисовую лапшу, хрустящие овощи и мягкие фрукты и твердое сладкое филе рыбы из Каапуа. Джиан собственными руками приготовил рыбу, как учила его мать, фаршируя мясом, рисом и икрой аккуратные карманчики морских водорослей и речной капусты. Когда лашаи расставила угощения, Джиан выложил подарки, которые Ксенпей указала ему купить для гостей – кинжалы из яркой имперской стали с эбонитовыми рукоятками, сделанными в форме ястребиных голов, а также ножны из шкуры виверна с тиснением желтой Розы Запада. Джиан заплатил чудовищную цену, чтобы приобрести эти вещи.

Три слова. Три имени. Три капли дейченской крови. Ксенпей сказала, что это – единственный выход, и он готов был им воспользоваться.

Или умереть на пути.

Джиан как раз раскладывал кинжалы посередине низкого стола, когда вошли мальчики под предводительством Нарутео. Его лицо покраснело, а глаза сузились, превратившись в щелки, когда он с подозрением принялся рассматривать накрытый стол.

– Ты смеешь, – процедил Нарутео сквозь стиснутые зубы, – ты смеешь призывать нас на свою потеху, словно девочек-рабынь.

Джиан встал у стола и сложил руки на груди, чтобы утихомирить ухающее сердце.

– Едва ли как рабынь, – возразил он, пытаясь говорить так спокойно, как только мог. – Я пригласил вас как друзей…

– Друзей! – сплюнул Нарутео. – Я-то знаю, чего ты добиваешься, бай дан. Хочешь купить нашу кровь за свое дерьмо и побрякушки.

Джиан сжимал свои предплечья, борясь с желанием задушить собеседника.

– Если хочешь уйти, ванг сао, – ответил он с преувеличенной любезностью, – не споткнись о мою тень на обратном пути.

Нарутео оскалился и опустил голову, точно собирался на него напасть. В воздухе повисла тишина, бездыханная и неподвижная. Затем Нарутео развернулся на каблуках и выскочил из комнаты, расталкивая людей у себя на пути. Горстка дейченов удалилась вместе с ним. Один или два человека бросили взгляды через плечо, полные сожаления или злости, но большинство просто машинально пошли за Нарутео, словно рыбы, которые пытаются выжить в бурных водах.

– Джай ту вай, – прошептал Джиан.

Он костями чувствовал надвигающуюся бурю.

Ни один из дейченов не выглядел удивленным. Должно быть, йендеши уже рассказали им об этом ритуале. Первым к ножам подошел Перри. Он воспользовался лезвием, чтобы сделать неглубокий надрез у себя на ладони, а затем выпустил кровь в подготовленную чашу с молоком кобылицы.

– Сен-барадам, – сказал он.

Перри поклонился Джиану и занял свое место за столом, точно это был самый логичный и неизбежный поступок на свете. За ним последовали другие мальчики. Гай Хан и Барду, Теппей и хрупкий темнокожий Сунзи с северных нагорий – все смешали свою кровь с молоком и в мрачной тишине наблюдали за тем, как Джиан поднес чашу к своим губам и испил их союз.

– Даммати, – поклонился он им, – принимаю с готовностью.

Он занял свое место во главе стола и потянулся за кусочком рыбы. Мясо на языке было соленым и сладким; у него был вкус смешанной с кровью победы.

Жемчужины матери тяжело висели на шее у Джиана, когда он наблюдал за пиром своих даммати. То была всего лишь малость, но и она имела определенную силу.

Так все и началось.

Легкий дождь стучал по стеклянной крыше королевского атриума и слезами стекал по стенам. Сулейма стояла возле бассейна, опираясь на свой посох и наблюдая за тем, как плавают туда-сюда пестрые рыбешки.

Двери атриума широко распахнулись, и в святилище ворвалась толпа хмурых солдат с оружием и в боевой броне. Сулейма не обращала ни малейшего внимания ни на солдат, ни на лекарей, которые порхали вокруг нее, словно темные бабочки. Ее глаза не отрываясь смотрели на тяжелые носилки в гуще толпы. На одних лежала ее мать – бледная, как соленый шелк, с розой почерневшей крови, окрасившей ее грудь. За ней семеро человек сгибались под весом Курраана. При виде носилок Сулейма втянула воздух в легкие, и ее едва не стошнило от запахов кошатины, крови и смерти, заполнивших ее рот.

– Несите ее в покои, – приказала она, – быстро, давайте же!

Сулейма знала, что слова тут не нужны, но она должна была что-то сказать. Ее мать понесли наверх по ступеням, по той самой длинной, закрученной лестнице, по которой Сулейма взлетала сегодня утром, так гордясь тем, что может забраться наверх и спуститься обратно, не чувствуя слабости и боли. Такая гордая и такая беспомощная… Рот Сулеймы кривился, когда она плелась за процессией на вершину башни, прислушиваясь к тяжелому дыханию людей и стуку (тук, тук, тук) собственного посоха с лисьей головой, бившегося о ступени из драконьего стекла. Саван тишины окружал безжизненную оболочку ее матери.