Иван Вологдин - Война орденов. Время Орды

— Устал? — спросил он меня спокойным и тихим голосом.

— Если только совсем немного, — как можно более бодро ответил я ему, стараясь не начинать близкое знакомство с новыми людьми постыдным проявлением слабости.

— Полно! Вижу, что не маленько! — одними уголками рта улыбнулся тихий воин, — хорош, из себя героя строить. Ложись спать. Сегодня ночью в дозор пойдут Черниговцы, прибывшие с Коловратом.

— Кто такие Черниговцы? — заплетающимся языком спросил я новых своих товарищей, не понимая о ком, идёт речь.

— Знамо кто! Отряд, в триста мечей и при конях прибыл в лагерь после того, как Евпатий обратился за помощью к соседскому князю. И это всё, что нам смогли отправить наши братья по вере! Тьфу! — раздосадовано плюнул в снег Мирослав.

— Ну, полно тебе! У стольного града Владимира, да у твердостенного Чернигова своих забот полон рот! — звонко вмешался в разговор Алёша, — но был тут же, по праву старшинства, безжалостно перебит Олегом, подошедшим к костру с новой охапкой промороженных поленьев, с ходу вмешиваясь в спор товарищей.

— Опять ты, отрок, за своё! Знамо, почему ты так Владимир защищаешь. Сам же ты родом оттуда, о чём любишь говорить к месту и не к месту. Уже весь лагерь знает, что ты к нам случайно попал, отбившись от посольства.

— Но ведь добро помню! Не ушел же ведь при первой возможности, а остался с вами!

— То верно, братец Алёша и за мои слова на меня не серчай, — пошёл на мировую неконфликтный Олег, — Я про другое. Забот, полон рот у твоей родины теперь будет с избытком. Надо было на земле Рязанской всем миром ворога встречать. Всеми доступными дружинами и ополчением, тогда бы, авось и остановили степняков без урона столицам.

— Много ты, простолюдин, понимаешь! — все никак не унимался молодой и дерзкий юнец, но так как, видимо этот спор уже возникал неоднократно, никто ни на кого не серчал в ходе стандартной перепалки. Возможно так, дружинники, от длительного пребывания на месте, пытались победить вынужденную скуку бездействия.

— Да разумею немного, — в подтверждении моим догадкам, беззлобно ответил юнцу Олег, — я ведь в Киев не ушёл, хоть сам родом оттуда. Как и ты, остался Рязанцам помогать. Только ты из благодарности за спасение, а я по убеждениям. Жены у меня нет, — вздохнул богатырь, подкидывая несколько поленьев в костер, — детей тоже не заимел в торговых разъездах, вот поэтому в Северных землях и задержался, чтобы далече от порога грозного ворога встречать.

— Ишь, какой правильный нашелся!

С безжалостно закрывающимися очами я еще с добрый десяток минут пытался уследить за ходом спора, пока слова окончательно не растворились в тёплых образах летнего вечера, который нежно входил на пустые улицы Дормисловой Поляны.

В глубоком сне, строения были целы все, будто и не было страшной атаки на малую родину, где я был рожден, вот только улицы были пугающе безлюдны и тихи. Даже лая собак не было слышно в вечерних, закатных лучах заходящего солнца, не говоря уже о многоголосом хоре разнообразной скотины, которая в избытке водилась при каждом хозяйстве.

Это ныне к снам я отношусь более внимательно, нежели в столь юном возрасте. Теперь, на склоне лет, я понимаю весь скрытый смысл ночных грёз, дополняющих настоящее, приоткрывающих завесу будущего и тайны прошлого, а в то время, завернувшись в чужую шубу, на безымянной, большой поляне где-то в Рязанских лесах я не смог до конца оценить значимость этого видения.

Смутно помню, что дошел до площади, где еще совсем недавно кипело богатое торжище. Помню, как принялся бездумно перекладывать меха и ткани в брошенной повозке заезжего купца, силясь отыскать Варваре достойный подарок от сердца.

Едва я подумал о ней, как почувствовал на себе грустный и тихий взгляд. Неторопливо наконец-то выбрав атласную, синюю ткань я отправился навстречу возлюбленной, замершей на окраине площади, в предвкушении жарких объятий юной дивы.

— Вот ты спишь, — со вздохом начала Варвара тяжелый разговор невероятно тихим и грустным голосом, — и не знаешь, что более тебя и меня больше никого из деревни в живых не осталось.

— Совсем никого? — с улыбкой спросил я её, передавая из рук в руки сложенную ткань и не веря в реальность происходящего. О проблемах настоящего хотелось не думать…

— Совсем, — Варенька принялась рассматривать ткань без особого интереса, скорее из вежливости к подарку, — и даже мама твоя была убита. Осталась я одна, родственная тебе душа. Выручи же, меня Торопка, пока не увели зазнобу твою в земли стылые, пустые и страшные, — прошептала любимая, аккуратно положив ткань у своих ног, и тут же неожиданно растворилась в воздухе, оставив на месте себя окровавленный и холодный труп моей матери Пелагеи.

— За ткань твою, я отдарюсь в ответ, — прозвучал на пустых улицах голос растворившейся Варвары, — я дарю тебе способность видеть еще дальше, чем ты можешь ныне. И как ты осознаешь новый дар, то поймешь, что сон был не пустым…

Встрепенувшись всем телом, я резко сел, уставившись на догорающий костер глубокой и темной ночью.

Морозная, беззвездная погода, с наступлением времени Морены, давно прокралась в лагерь и все воины, включая моих новых товарищей, давно спали вповалку возле своих костров, готовясь к завтрашним испытаниям.

Отогрев озябшие руки над углями, я подбросил в потухающее пламя последние дрова, принесенные еще Олегом, и под предлогом поиска новых поленьев прошёл мимо хмурого, заиндевевшего Черниговского дружинника в темноту ночного леса.

Даже за столь короткий период мое самочувствие улучшилось, а силы восстановились внутри молодого тела. Разминая его и стараясь не думать о сне, я с удовольствием побрел между широких стволов деревьев, в черноту тихого леса, с наслаждением вслушиваясь в хруст снега под моими ногами.

Ушёл настолько далеко, чтобы ночное видение окончательно растворилось в текущих делах, и образ окровавленной матери окончательно перестал мучить моё напряженное сознание.

Собрав приличную охапку и положив её на вытоптанную тропу, чувствуя, что ныне нежить не будет мне опасна, я решил сходить за шкурой волка, которую обронил у опавшей лесины, и которая по сей час, должна была лежать там, припорошенная новым снегом.

Нежить, едва не ставшую причиной моей гибели, я застал сидящим на поваленном дереве. Леший, с грустью взирал на звезды, проявившиеся в одиноком разрыве облаков, то одним, то другим глазом. Так, как позволяла ему раздавленная голова.

— А… опять ты? — грустно протянул мертвяк, едва я попал в поле его зрения.

— Я… Все еще злишься за удар? — без злобы ответил я ему, принимая разговор.

— Да нет, — вздохнула нежить, — почто злиться? На твоем месте, я бы поступил точно также.