Иван Вологдин - Война орденов. Время Орды

— Мир тебе, Варвара! — по наитию, шепнул я вслух и тихо улыбнулся в темноту кельи, — больше я не испытываю к тебе зла.

Словно чирей прорвало изнутри. Благостные эмоции столь сильно захлестнули душу и разум, что очи богато увлажнились слезою очищения. И это не являлось слабостью! Нет! Подобных слез, как высшего проявления освобождающейся души стыдиться воистину грешно, именно поэтому я включаю данный факт в повесть.

Успокоенный и умиротворенный, как самый праведный монах их всех праведных монахов на свете, я провалился в глубочайший сон, наслаждаясь тихим покоем грёз.

Во сне я был полностью цел и, как и прежде, могуч. Во сне я бежал, наслаждаясь невероятной, пружинистой прытью абсолютно целых ног. От радости хотелось кричать, оглашая весеннюю, утреннюю, сонную берёзовую рощу воплем победы и восторга.

Чу! А вот и знакомые болота показались промеж кустарника. Сам не осознавая оного, я во весь опор мчал к Дормисловой Поляне, соскучившись по этим местам столь сильно, как мать бы тосковала по родному дитя в долгой разлуке.

«И пусть улицы деревни будут вновь пусты», — думалось мне в сладких грезах, — «но я непременно должен побродить по родным местам, где в моей памяти, будет вновь оживать прошлое!»

Едва мысль завершилась, как я встал на окраине деревни, буквально впившись взглядом в старого деда, которого помнил под именем Игорь, который, как ни в чём не бывало, сидел в дозоре возле тревожного колокола.

— Куда же ты так бежишь, Торопка — расторопка? Расшибешься ведь, — как встарь поприветствовал меня безобидный и добрый старик.

— Да я деда… Да я просто… я того… — растерявшись, я не нашелся чего же такого ответить внятного на обычный, мирской вопрос.

Ошарашенно, издали я наблюдал, как из совершенно целых изб деревни в небо вьются белые столпы дыма, прогоняя запоздалые морозы ранней весны.

— Ишь ты, вымахал как! А я ведь тебя еще совсем маленьким и несмышлёным помню.

— Деда Игорь… Так ты же того… умер еще до монгольского нашествия… Так как же ты…

— Ну, помер и помер, и что? С кем не бывает? — даже оскорбился моим речам старик, — ты тут не простаивай, а домой скорее иди. Сон не вечен. Там тебя давно родные ждут. Тьфу, стоит как столб! Пшёл!

И я полетел что было духу вперед, радостно здороваясь со всеми встречными, вновь живыми и явно пребывающими в добром здравии. Бабка Влада, юная вдова Лиля вновь вышагивает со своим женихом, который давно погиб в дальнем походе в половецкие степи, добрый лесник Игнат, замерший в бурю… Я даже приветливо помахал маленькой и вёрткой собачке Стрелке, которую медведь давно разорвал на охоте — и та жила и здравствовала тут!

— Матушка! — закричал я, врываясь на порог родной избы сквозь тёмные сени, — мама!

— Ну что ты орёшь, милый? — вытирая руки белым подолом от муки мне на встречу во всей красе вышла Пелагея, — садись за стол, непоседа, я как раз пирог пекла. Скоро поспеет.

— Мама, я ведь ненадолго! — задыхался я от счастливого переизбытка чувств, — я вообще ничего не понимаю…

— Да садись ты! Вот Торопка! Весь ведь в отца вышел… А вот и он, лёгок на помине.

С охапкой березовых дров в избу вошел моложавый, крепкий Ульв, от растерянности выронив любовно выложенную кладку. Не обращая внимания на дрова, он заключил меня в медвежьи объятия:

— Ишь, крепкий какой! — жёсткой, привычной рукой отец потрепал мои непослушные вихры.

— Это ведь во сне я такой, а так…

— Что, «а так?» Знамо, что во сне ты присутствуешь таким, каким желаешь себя видеть. А реальность твоя, чем не сон? Вот тебя твои учителя новые учат, учат, а самого главного не поведали, ибо не умирали никогда, и даже не спали по-настоящему! Ну что замер на пороге, в дом то проходи. Как раз дед в гости приехал из самой Скандинавии. Хоть познакомлю.

— Чудно все как-то. И настолько хорошо, что вольно или не вольно не верю в происходящее… братик с сестренкой где? Выросли ли?

— Так переродились уже. Растут на Земле давно и крепнут, — рассмеялась моим речам Пелагея, — ничего то ты так и не понял, сынок.

— И не хочу понимать… можно, я просто останусь тут, с вами. Весна же. Работы море. Отец один не справиться!

Воистину, если бы это была смерть, то ничего бы более я не желал.

Никак не ответив на мои предложения и загадочно усмехнувшись, отец провел меня в дом, где представил меня грозному воину — варягу с рыжей, окладистой бородой, доходящей до пупа.

Он крепко сжал мою руку и коротко, с достоинством представился:

— Кеннет.

— Гамаюн, — ответил я грозному предку.

— Эх, славным же воином ты дед был! Мы с сыном тебе не чета, — похвалил Ульв могучую фигуру предка.

— В этом не чета, — ответил варяг голосом, напоминавшим хриплый рык, — зато в другом много более разумеете!

— И то верно… А ведь дед твой на струге умер, когда почти никого не оставалось. Стяг защищал. Далеко, в стране туманной, Англии, куда отправился за добычей.

— Да уж, славен был бой, — хохотнул в бороду Кеннет.

Вдоволь налопавшись маминого пирога с дичью, я был счастлив настолько, насколько это можно было представить.

К сожалению, после обильной трапезы, настала пора уходить:

— Ну что сын! Тебе пора! Не сочти за грубость, — мягко улыбнулся отец, — это мы здесь надолго, а тебе, знамо дело, рано еще!

— Но отец! — заартачился было я.

— Ой, не спорь со старшими! Пора так пора. И помни, Гамаюн — мир нави и мир яви столь же разны, сколь схожи. Оболочка другая, а законы природы те же. Пора тебе вновь браться за работу. Русь тебя ждёт.

— Бать, — неожиданно решил выспросить у варяга я то, что волновало душу, — я тут Варвару вспоминал на досуге. Она с вами?

— Приходила, Варюшка, к Ярославу в гости пару раз, против воли этого мира. Сильной выросла ведуньей! Мощной! Да их с отцом все равно мир не берет. Не признает он её в монгольских одеждах. Так и стала Варя у порога, ни в силах пройти внутрь… Страдает она, торопка, ой, страдает. Но дело своё, выбранное при жизни, бросить не может. Хорошо, хоть ты её простил. У неё итак камней на душе немерено.

— Но это ведь её выбор, бать!

— Её, ты прав. Все ошибаются, ибо несовершенны по своей природе. Не каждый может жить по сердцу, чтобы фатальных ошибок не совершать. Все, кто сейчас здесь — смогли давно отчиститься.

— И даже грозный дед — варяг?

— А чем он хуже?

— Ну, столько жизней в походах загубил…

— Загубил, но если в этом грех? Действовал Кеннет, согласно своей природе, жил по законам своей страны, верно, исполнял приказы, и распоряжения старших выполнял. Лишней крови, без надобности не лил. В чём его грех? В хищной природе общества, в котором обитал?

— Кажется, я понял… А те, кто не понял, где они?

— Ну, если упрощать, то есть еще одна Дормислова Поляна. Там все иначе. Пусто, холодно и страшно. Там много грешившие мертвецы в тесноте сидят по избам и нос на улицу бояться выказать. Оттуда почти не перерождаются.