Александр Рудазов - Яцхен: Три глаза и шесть рук. Шестирукий резидент. Демоны в Ватикане. Сын архидемона [litres]

Серый Плащ продолжал стоять и смотреть. Я широко зевнул, равнодушно глядя на него – после того, как он спас Сигизмунда, я уже не мог ненавидеть этого типа так, как раньше.

И вдруг… в голове как будто что-то взорвалось. Я упал на живот, корчась от дикой боли, Рабан заорал, и от того места, где он предположительно находится, начал распространяться приятный холодок. Но медленно, слиш… ком ме… длен… нооооо…

Неожиданно что-то внутри щелкнуло, и время вокруг как будто остановилось. Боль ушла бесследно, а вместо нее пришла полная ясность и… куча новых воспоминаний! В меня словно загрузили информацию – передо мной с устрашающей скоростью прокрутилась вся моя предыдущая жизнь.

Итак, Эликсир Памяти наконец-то подействовал…

Магнус Рыжебородый был прав, когда говорил, что я вспомню все вплоть до родовых криков. В данный момент я действительно ясно видел всю свою предыдущую жизнь – от младенчества до гробовой доски. Рождение в захолустном роддоме на окраине города Петропавловск-Камчатский… средняя школа… морское училище… служба на флоте… и много-много других событий.

Очень много! Слишком много! Теперь я ясно видел, что мое превращение в яцхена стало всего лишь логической кульминацией моей же жизни!

Я родился очень некрасивым ребенком. Некрасивым в смысле уродливым. Передо мной ясно вспыло мое отражение в зеркале – сначала мальчик, потом подросток, потом мужчина. Каждый из этих образов напоминал какого-то гоблина. У меня очень плохо росли волосы – какими-то странными пучками, оставляя уродливые залысины. Я родился с заячьей губой, а мой подбородок был таким длинным и тяжелым, что нижняя челюсть все время слегка отвисала, оставляя впечатление дебиловатости. Глаза у меня были голубыми, но настолько бледными, что казались почти белыми. Цвет кожи – да вот почти как сейчас, тускло-серый.

Меня даже водили по больницам, считая, что это какая-то болезнь. Но если это и была болезнь, то, во всяком случае, неизвестная науке.

Излишне говорить, что я ничуть не походил ни на отца, ни на мать. Вообще ни на кого из родственников. Впрочем, у нашей семьи их было очень мало – родители переехали на Камчатку еще в студенчестве, когда вся страна весело и совершенно добровольно осваивала малообжитые земли. У меня были родители, у меня был младший брат, у меня было три младших сестры. Вот и вся родня. Я был самым старшим.

Само мое существование всю жизнь портило репутацию матери – даже самый снисходительный взгляд не мог отыскать ничего общего между мной и отцом. Но отец был замечательным человеком и никогда не сомневался в матери. А она в нем. В семье меня жалели… и любили.

Только там меня и любили – в школе у меня друзей никогда не было, девчонки презрительно фыркали, когда я пытался за кем-то ухаживать, а учителя постоянно снижали мне оценки – одним своим видом я портил школьную фотографию. Когда меня принимали в пионеры, тот, кто завязывал на мне галстук, на всякий случай надел перчатки.

Дело было не только в уродстве – я у всех вызывал какое-то подсознательное отвращение…

Первоначально я не собирался идти на флот. Идея морского училища возникла только в шестнадцать лет, когда я вернулся домой из пионерского лагеря (там меня тоже никто не любил) и обнаружил нечто настолько ужасное, что теперь я пожалел, что это тоже вспыло из глубин памяти вместе с остальным. Когда я открыл дверь своим ключом, то сначала упал в обморок, а потом, когда приехала милиция, очень долго не мог поверить, что это действительно произошло. Дело в том, что я в один день стал сиротой.

Отец… мать… брат… сестры… Всех их убили, причем убили с поразительной жестокостью, расчленив трупы, отрезав головы… по-моему, какая-то часть была даже съедена. Милиция тоже долго была в шоке. Неизвестного маньяка искали очень долго, но так и не нашли. Признаться, вначале я и сам попал под подозрение, но у меня оказалось безупречное алиби – смерть всех шестерых наступила тогда, когда я был за двести пятьдесят километров от дома, на глазах у целой толпы пионеров и вожатых.

Тогда я долго гадал, кто мог такое сделать. Сейчас… сейчас я по-прежнему не знаю, кто это сделал, но зато вижу, кто это мог сделать.

Я сам. Я теперешний – с шестью руками и ядовитым хвостом. Бойня, учиненная в нашей квартире, как две капли воды походила на то, что обычно оставалось после драк с моим участием. Если бы я не был единственным яцхеном на всем белом свете, то поклялся бы, что именно яцхен там и поработал.

Потом я закончил училище и поступил на военный флот. Там меня тоже все сторонились, командование меня не любило, и по служебной лестнице я поднимался ужасно медленно – за десять лет службы так и не вскарабкался выше младшего лейтенанта.

Возможно, к сорока годам мне все-таки дали бы старшего…

Последние три-четыре года моей жизни стали еще более мучительными, чем все, что было раньше. Прибавились постоянные головные боли, лунатизм и временные выпадения памяти. То самое, о чем писали в «деле о ЯЦХЕНе № 5». Доктора ничего не могли поделать – я продолжал ходить во сне и то и дело ощущать себя не Олегом Бритвой, а кем-то совершенно другим.

Глядя на других людей, я все чаще ловил себя на мысли, что мне хочется убивать. Убивать, убивать и убивать… Жестоко и мучительно. Я держался – воля у меня всегда был железная, и держать себя в руках я умел, но с каждым годом это становилось все труднее и труднее. Я медленно, но верно превращался в такого же маньяка, как Палач…

Любому другому уже перечисленных странностей вполне хватило бы, но только не мне! Было в моей жизни и еще кое-что, в чем я не признавался никому, даже докторам. И был это все тот же неугомонный Серый Плащ! Всю предыдущую жизнь он преследовал меня точно так же, как и теперь – не проходило и месяца, чтобы он не объявлялся где-нибудь поблизости. Его никогда никто не видел, кроме меня, а он не интересовался ничем, кроме опять же меня.

Теперь я вспомнил даже, как он появился в самый первый раз. Еще в роддоме. Акушерка держала меня на руках и с тревогой смотрела на мою мать, покрытую липкой испариной, – роды были очень тяжелыми, и врачи боялись, что она не выживет. Но Серый Плащ, невидимый никем, кроме меня, подошел к ней, что-то сделал, и она задышала ровно и спокойно. Тогда никто не обратил на это внимания – все решили, что у женщины просто оказался сильный организм.

Он появлялся и потом. И точно так же, как и сейчас, время от времени устраивал мне мелкие пакости.

Когда мне был всего год, он однажды целые сутки морил меня голодом – отнимал бутылочку с молоком, выливал ее в окно и возвращал мне пустую. И так раз десять.

В четыре года он разбил дорогую вазу в тот момент, когда рядом был только я. Мне всыпали.