Майкл Флетчер - Без надежды на искупление [litres]

К сожалению, да. Это означало, что у Кёнига еще есть какая-то слабенькая надежда. Это означало, что с ним еще не покончено.

Надежду Кёнига нужно убить, только тогда Беспокойство сможет занять место теократа. Но как убить в человеке надежду?

Беспокойство положил зеркальце Приятия на пол отражающей стороной вверх. Из кармана он достал собственное зеркальце, развернул его и положил рядом с первым. На Беспокойство смотрели двое таких же, как он, по одному из каждого зеркала. Ни у одного из отражений не было следов побоев, как у Приятия. «Что это значит, черт возьми?» Теперь, когда Приятие мертв, его отражения умерли вместе с ним? Эти отражения – собственные отражения Беспокойства или нет? Он не знал, как убедиться в этом наверняка.

– Кого из вас мне сохранить? – спросил он отражения, и они нервно глянули друг на друга.

Одно из них начало изображать жестами сложные действия, а другое наблюдало за этим полными ужаса глазами. Вот и ответ, который ему нужен. Он никогда не решился бы на такие смелые действия, как предлагало вовсю двигавшееся сейчас отражение. Он бы только наблюдал, ощущая, как его накрывает страх, – примерно так, как отражение во втором зеркале.

Второе отражение нервно глянуло на первое и изобразило, будто кому-то шепчет на ухо. Секреты, порожденные страхом. Беспокойство все отлично понял. Он поднял зеркало к уху, чтобы услышать, и закричал: за мочку схватились маленькие ручки. Он отдернул зеркало, но ручки не отцепились, и крошечная копия его самого стала все глубже залезать ему в ухо.

Беспокойство снова завопил. Невыносимая мука. Оно проникло внутрь его черепа.

Отражение в другом зеркале радостно захлопало в ладоши.

Свободен!

Отражение Кёнига, обычного высокого роста, стояло, вытянув руки. Приятно было наконец стать настоящим. Ну, по крайней мере, не менее настоящим, чем доппель.

И закончится этот глупый фарс. Не было никогда никаких отражений, кроме отражений Кёнига. С самого начала они разыгрывали спектакль. Все, что эти дураки видели и слышали все это время, показывали им отражения Кёнига. Они избили друг друга, чтобы у них были такие же раны, как у Приятия, и притворялись испуганными, чтобы обмануть Беспокойство. Доппели никогда не были зеркальщиками. Только Кёниг.

Отражение взглянуло вниз, на второе зеркало. Отражение в нем ожидало, подняв руку, рассчитывало, что его вытянут из зеркала на свободу. Он рассмеялся, глядя на то отражение, и ударил каблуком по зеркальцу. И так колотил по нему еще и еще. Затем он принес молоток и стал толочь осколки в пыль. Покончив с зеркалом, он отбросил молоток.

Он поднял второе зеркало, из которого вылез сам. Поднеся его к своему лицу, он ничего не увидел, только комнату у себя за спиной.

Она была пуста. Отлично.

Припрятав зеркало под рясой, он отправился подготовить дисморфиков, как поручил Кёниг Беспокойству. Отражение не испытывало никакого страха перед этими громадными тварями. Он видел в них лишь инструменты и ничего больше.

– Я Кёниг, – сказал он, пробуя эти слова. – Я Кёниг. Кёниг Фюример. Верховный жрец Геборене Дамонен. Теократ Зельбстхаса. – Глаза его сузились, он обратился к воображаемой аудитории: – Я Кёниг. – «Да, идеально». – Мой доппель замышляет измену.

Морген лежал, свернувшись калачиком, на паланкине Эрбрехена и спал. Гехирн рассматривала его. Лицо мальчика подергивалось, и он тихо стонал от тревог и кошмарных снов, которые Гехирн без труда могла себе представить. Она должна была его спасти. Совершить один чистый поступок, прежде чем безумие заберет ее. Ей нужно было то, за что можно ухватиться, то, что еще не запятнано грязью, которую всюду оставляет душа Эрбрехена. Поработитель извратит мальчика, осквернит его насквозь, а потом убьет.

– Нет. – Гехирн встала и повернулась к поработителю. Она испепелит эту жирную сволочь, пока он не успел…

В ответ на гнев Гехирн Эрбрехен просиял улыбкой, которая казалась детской и невинной.

– Подогрей-ка наше рагу, а?

Гехирн колебалась. «Убить его сейчас же».

– Подогрей-ка рагу, – сказал поработитель уже с напором, и в голосе его не слышалось ни капли тепла.

«Он никогда не любил тебя. Ни одного нежного прикосновения».

Гехирн направила внимание на огромный котел, подвешенный над угасающим огнем. Она подняла руку и выпустила на волю малую долю своего отвращения к себе.

Она ничтожество, у нее ничего в жизни не получилось, как ни крути.

Костер вернулся к жизни.

Морген умрет от руки Эрбрехена, преклоняясь перед поработителем, извращенный под давлением его зловещих стремлений.

Рагу выкипело.

Эрбрехен что-то сказал, но Гехирн не расслышала. Кровь ее кипела от ненависти. Всю жизнь она служила мужчинам, которые использовали ее, а потом не обращали на нее внимания. Она ничтожество. Она не совершила ни одного чистого поступка.

Котел вспыхнул и расплавился, и жидкий металл не успел коснуться земли – обратился в пепел.

– Остановись! – завопил Эрбрехен, и огонь угас. – Хватит! Сиди. Веди себя тихо. Ничего не говори. Ничего не делай, – скомандовал ей поработитель.

Гехирн сидела в горячей грязи.

Сердце Эрбрехена трепетало от страха, с трудом качая кровь по тучному телу. «Едва обошлось!» Если бы он в тот момент не смотрел на хассебранд, обдумывая, что с ней делать, он бы заметил опасность, только когда было бы уже слишком поздно. Эрбрехен глубоко вздохнул.

– Проклят будешь, если сделаешь это, и проклят, если не сделаешь, – пробормотал он.

«Постой-ка! Гениально! Как это я удачно сказал!» Нужно будет не забыть повторить это перед слушателями. Иногда он чувствовал себя единственным сколько-нибудь разумным человеком во всем мире. Он посмотрел на раскинувшийся вокруг лагерь, похожий на груды обломков. У этих людей нет ни капли гордости, никакого желания сделаться лучше. Мерзкие, жалкие. Они полезны тем, что их много, но все равно вызывают только отвращение.

Тот, кому он запретил срать, лежал на земле, свернувшись калачиком, и держался за живот. Эрбрехен захихикал. Наконец есть хоть над чем посмеяться. Его смех разбудил мальчика.

– Над чем вы смеетесь? – спросил Морген.

Он моргал и рассматривал лагерь, будто видит его в первый раз.

– Весь мир – комедия, – напевно сказал Эрбрехен, хихикая, – в нем женщины, мужчины – все актеры, и каждому по-своему здесь пернуть. – У глупого мальчишки на лице изобразилось смущение. – Да ладно, не важно. Ты голоден?

Морген тут же кивнул:

– Очень.

– Ну что ж… – Эрбрехен взглянул на пепел, оставшийся от котла.

«Да и к черту это все!» Покормить мальчика рагу из человечины входило в его планы. Он должен запятнать душу мальчика, ослабить его уверенность в себе. Согнуть его.