Фрэнсис Хардинг - Девочка с медвежьим сердцем

Несмотря на ее протесты, в комнату внесли большую фамильную деревянную ванну и поставили перед пылающим камином. На лестнице слышался топот ног: это слуги таскали из кухни ведра с горячей водой.

– Нельзя ли поставить ширму вокруг ванны, чтобы уберечься от сквозняков?

Мейкпис почувствовала, что краснеет. Она не слишком спешила раздеться перед леди Эйприл. Хотя у старухи и женское тело, но Мейкпис знала, что сборище призраков, населявших его, возможно, состоит из мужчин. Если Фелмотты сохраняли призраки тех, кого считали «важными», вряд ли в их числе было много женщин.

– Как быстро ты учишься быть стыдливой!

Трудно сказать, был ли тон леди Эйприл пренебрежительным или одобрительным. Улыбка была слишком тонкой, чтобы понять ее смысл.

Но вокруг ванны все же развесили простыню, сделав импровизированную палатку, чтобы оградить Мейкпис от любопытных взглядов. Как только все было сделано, леди Эйприл покинула комнату.

Мейкпис в одной рубашке осторожно вошла в уже начавшую остывать воду и села на край ванны. Медведь нервничал, но успокоился, поняв, что вода не кусается. Мейкпис пыталась не думать об открывшихся порах, создавших тысячи крошечных дырочек в ее обороне. Однако в тепле и паре было нечто роскошное и сонно-успокаивающее. Она неуклюже плеснула на себя водой, наблюдая, как ее мозоли светлеют и размягчаются.

Тихий шум на другом конце комнаты подсказал, что дверь снова открылась. Простыня-ширма раздвинулась, и Мейкпис увидела одну из горничных, Бет-хлопотунью. Она держала щетку и горшочек с натертым белым мылом, смешанным с сухими лепестками. Медведь уловил запахи золы, масла и лаванды и немного растерялся, поскольку не понимал, опасно ли мыло или его можно есть.

– Бет!

Это было первой возможностью Мейкпис после продвижения по социальной лестнице поговорить с другой служанкой без посторонних глаз. Она понизила голос до шепота:

– Бет! Мне нужна твоя помощь.

Бет вспыхнула, но не подняла глаз. Только встала на колени у ванны и, словно не слыша, принялась взбивать пену.

– Я пленница, Бет! Это красивая клетка, но на двери замок и меня день и ночь охраняют! Мне необходимо сбежать из Гризхейза!

Но Бет отказывалась взглянуть на нее. Слишком поздно говорить о дружбе. Мейкпис всегда старалась держаться подальше от других слуг, чувствуя, что невидимая граница между ними в любую секунду может превратиться в пропасть. Теперь она понимала, что Бет, должно быть, думала о ней точно так же. Кто может ее винить? И к чему проявлять симпатию к поросенку, которого откармливают для праздничного стола?

Но тут Бет на мгновение встретилась с ней глазами.

«Пожалуйста, – говорил ее испуганный взгляд. – Пожалуйста, не надо».

– Тебе приказано не разговаривать со мной, верно? – прошептала Мейкпис. – Но нас никто не слышит. А я им не скажу.

Бет бросила на нее еще один быстрый взгляд, и на этот раз Мейкпис безошибочно прочла в нем страх и недоверие.

«Конечно, скажешь», – безмолвно отвечала девушка.

И тут Мейкпис поняла. Сама она не донесет Фелмоттам на Бет, но вскоре уже не будет собой. Она станет сосудом, а ее новые жильцы неспешно пролистают все воспоминания и обнаружат маленькое ослушание Бет.

– Дай мне щетку, – велела Мейкпис с упавшим сердцем, – я сама потру себе спину.

У Бет задрожали губы. Она с отчаянным видом огляделась.

– Нет! – прошептала она, панически сморщившись. – Пожалуйста, не отсылайте меня! Я… мне велели вымыть вас и посмотреть, нет ли прыщей, или язв, или шрамов… признаков болезней.

Так вот почему принесли ванну! Ее по-прежнему оценивают на пригодность в качестве члена семьи.

Тем не менее она не могла справиться с подозрением, что ее просто стирают, как белье, которое потом можно надеть.

– В таком случае расскажи о каждой бородавке! – рявкнула Мейкпис. – О каждом шраме, мозоли и волдыре! Зачем останавливаться? Расскажи, что я по-прежнему безумна и бьюсь в припадках! Расскажи, что я беременна и больна сифилисом!

«Они все равно заберут меня, но я хочу, чтобы при этом их тошнило от омерзения. Если я заставлю их испытать хотя бы крупицу того, что испытываю я, это и будет победой!»

«Медведь, медведь, прости меня, медведь! Я обещала, что когда-нибудь мы будем свободны, но этому не суждено случиться.

Я хотела защитить тебя. Поэтому и твердила, чтобы ты молчал и сдерживался. Чтобы о тебе никто не узнал. Успокаивала тебя. Покорила. Я не собиралась укрощать тебя, медведь, но именно так получилось.

Прости, медведь».

Когда настал вечер, Мейкпис увидела, как во двор въехал и остановился экипаж. Вокруг немедленно поднялась суета, и ненадолго она позволила себе надеяться, что вернулся кто-то из наследников или запасных сосудов или нашли Саймонда. Но из экипажа никто не вышел и никто туда не вошел. Он просто стоял и ждал. Сумерки окрашивали дерево в тусклое серебро.

Не пролетело и часа, как за ней пришли.

Маленький столик был достаточно тяжел, чтобы послужить оружием, и при этом достаточно легок, чтобы она смогла его поднять. Мейкпис встала за дверью и, когда она открылась, размахнулась и со всех сил атаковала первого, кто вошел. Девочка надеялась, что это будет один из Кроу, которые, по крайней мере, были простыми смертными.

Но это был не Кроу, а сэр Мармадьюк с его многовековой памятью о ложных выпадах и парированных ударах. Он протянул руку и вырвал у нее столик с быстротой разящей гадюки. Она сопротивлялась, когда ей связывали ноги и руки. Пыталась брыкаться, ударить кого-то головой и не сдавалась, даже когда ее несли вниз. И дралась всю дорогу до часовни.

Часовня превратилась в дом с привидениями. Здесь горело всего с полдюжины свечей – одинокие огоньки во мраке. Они освещали мраморные таблички, алебастрового рыцаря, деревянную скульптуру покойного аристократа, окруженную приземистыми плакальщиками.

Мейкпис могла только гадать, чьи это гробницы. Похоже, вечно мертвые были единственными светлыми пятнами. Единственными реальными вещами, сияющими в колодце тьмы.

Но Мейкпис была реальной. Веревки, больно впивавшиеся в запястья, были реальными. Безжалостная хватка сэра Мармадьюка и Молодого Кроу была реальной.

– Мистрис Гоутли! – завопила она так громко, что голос богохульным эхом отдался по всей часовне. – Бет! Элис! Помогите мне.

Но они не посмели бы прийти на помощь, и Мейкпис это знала. Она совсем одна. Зато другие слуги могли услышать, а это означало, что они запомнят. Мейкпис хотела, чтобы они поняли: она пришла сюда не покорно и не по доброй воле. Если они запомнят это, она останется чем-то. Хотя бы шрамом на их воспоминаниях. Укором совести, который они попытаются игнорировать.