Андрей Лазарчук - Опоздавшие к лету [сборник]

Профессора Радулеску Андрис не видел даже на фотографиях, однако удивился, когда оказалось, что профессор совсем не такой, каким он его представлял. То есть Андрис если и ожидал чего-то, то совсем не того, что увидел. Еще недавно профессор был красив. Еще сохранялись какие-то атрибуты этой красоты: пышная шевелюра «а-ля Эйнштейн», аккуратно подстриженная бородка, широко, не по-стариковски разведенные плечи… и все равно это уже не звучало, потому что между деталями лежала пустота, и голос профессора прозвучал тихо, прошелестел, как сухие листья:

– Слушаю вас.

Андрис, ощущая неловкость и непонятную тревогу, начал:

– Я представляю интересы доктора Хаммунсена…

– А-а… – сказал профессор, и Андрис не уловил интонации: то ли разочарование, то ли брезгливость.

– Вот поручение, заверенное нотариально, – продолжал Андрис, – а вот сведения, которые я получил – пока неофициально – в городском полицейском управлении… – Не выпуская из рук, он показал профессору распечатку, где значилось «информационные носители ЭЛТОР» и прочие сведения. – После того, как доктор Хаммунсен выкупил оборудование института, все права на использование метода перешли к нему и охраняются Законом о патентовладении. Возможно, вы не знаете, что, согласно этому закону, а также статье четыреста девяностой…

– Простите, вы о чем? – перебил его профессор. – Как я понимаю, Хаммунсен возражает против копирования? Но как раз на это мы имеем полное право: работа производилась в рамках институтской программы исследований и на оборудовании института… кстати, не одним Хаммунсеном… Лечебной работы мы не ведем, а запретить исследовательскую он не вправе.

– Нет, он возражает не против копирования, а против того, что ему отдали копии, а оригиналы остались здесь.

– Да что вы? – Профессор поднял глаза и встретился взглядом с Андрисом, и Андрис опять не уловил, что в этом взгляде мелькнуло. Насмешка? – Это просто недоразумение. Он мог бы и сам сказать… если бы захотел. Не посылать парламентера. Да… Ну что же, если его не устраивает, надо произвести обмен. Вы не могли бы это обеспечить – раз уж взялись представлять его интересы? Спецмашину, охрану… Это ведь немалые ценности – треть миллиона… суммарно. Завтра у нас суббота… Все равно, даже если меня не будет, все организует Ядвига. Я введу ее в курс дела. Договорились?

– Да. Спасибо, профессор. Значит, завтра… – Андрис прикинул время, – часов в одиннадцать?

– Хорошо. Вы, как я понимаю, из его пациентов?

– Да.

– Помогает?

– Да.

– Ну что же… удачи вам.

Андрис в некоторой растерянности вышел из кабинета. И пока он шел по коридору, и спускался на второй этаж, и шел дальше, к двести шестнадцатой, – в нем крепло и крепло убеждение, что он только что разговаривал со смертельно уставшим и очень несчастным человеком…

– Я ведь так и не познакомилась с ним по-настоящему, – сказала Марина. – Не узнала как следует. Мы виделись раз десять. Два раза – летом, на каникулах – отдыхали на море… ну и еще… иногда… Раз десять. Мне было трудно воспринимать его как отца… вы же понимаете. Я была упрямым ребенком. Вот… а потом – мне как раз исполнилось пятнадцать, и все было хорошо, и тут мне позвонили и сказали… и все. У вас нет сигареты?

– Куплю. – Андрис встал.

– Не надо. Я, знаете, бросила… не надо. Смотрите, уже темнеет.

– Стало рано темнеть.

– Я маму до сих пор… все время забываю, что ее нет. Потом – вспомню…

– Тех так и не нашли?

– Кто тогда кого искал? Это же ужас что было…

– Да, я помню.

– А вы долго были знакомы?

– С Мартом – месяца полтора… Венета приехала позже. А потом началась кутерьма, меня ранило – и все. Нас с Венетой вывезли оттуда одним вертолетом, но я этого уже не помню…

– Кутерьма, – сказала Марина. – Пожалуй, кутерьма – единственно стабильное, что есть в нашей жизни. Скажите, вот вы… – она поискала слово, – старше меня… ну, не смейтесь, я вовсе не хотела сказать: старик, – но ведь старше, правда? Так вот, у вас не возникало ощущения, что все вокруг – это уже как-то по инерции, это механизм… без стрелок, без маятника – одна пружина и шестеренки… даже не так: что все это – только иллюзия действия, движения, а за ним пустота, ничего нет, все, что должно было случиться, уже случилось, и теперь надо как-то отработать… сбросить пар… опять не так: не жизнь, муляж жизни, в ней нет содержания, философии… такое вот… такой вот карнавал; говоришь: маска, я тебя знаю, снимаешь маску – а под ней ничего нет…

Да, подумал Андрис. У него бывало такое… почти такое: например, странное ощущение бездомности – несмотря на то что у него прекрасная квартира – прекрасная, постоянная и очень удобная для проживания ячейка в громадном сорокаэтажном улье… и почему-то сразу на непонятную бездомность наложилось особое ощущение столицы – огромного, темного, мусорного, по-дурному шумного и страшно скучного города… возвращаться и глотать его пыль?…

– По инерции, без цели и как бы в ожидании чего-то, – сказал он. – Да, пожалуй, есть. Только, мне кажется, жизнь сама по себе – изначально – не имеет ни цели, ни смысла.

– Я не о том, – с тоской сказала Марина. – Без цели и смысла – одно. Это понятно и не страшно. А живой, движущийся муляж жизни… человек, румяный, веселый, разговорчивый, он ест, пьет, смеется, работает, любит, страдает; если ему порезать руку, то потечет кровь… но если порезать глубже, то там ничего нет… под кожей – ничего нет… причем он сам этого не знает. Его что-то двигает изнутри – не мышцы. Он чем-то думает – не мозгом… и вот этим не-мозгом он думает, что он – как все… а может быть, что уже все – как он. И совершенно непонятно, для чего вся бутафория. Вот что страшно. Вы не смотрели «Последнюю осень»?

– Нет.

– Идет везде – такая красивая дешевочка. И там есть очень неплохая сцена: осень, осенний парк, гуляют люди – и вдруг из людей начинают вылетать жуткие твари, и пустые оболочки людей падают на землю, и те, из кого еще не вылетели, страшно пугаются, что-то пытаются делать, мечутся, – а на самом деле все они уже заражены, все это в них, все это выело их изнутри, – и мечутся вместо людей эти самые твари… но до самой последней секунды человек не знает, что он давно уже не человек, и ведет себя как человек – такая мимикрия…

– То есть вы считаете, что мы не общество, а просто ведем себя как общество?

– Примерно так… да…

Андрис поскреб подбородок.

– Да, – сказал он. – Круто взяли. Круто. Но на чем-то же это должно основываться?

– Очень трудно обосновывать ощущения, – сказала Марина. – Хотя я могу попробовать.

– Я бы очень хотел послушать. Может, еще по кофе?

– Да. А после этой ночи… Хорошо, что завтра суббота.