Андрей Лазарчук - Опоздавшие к лету [сборник]

– Когда яиц становится слишком много, золото обесценивается и хозяин курицы разоряется, – вставил Петцер.

– То есть? – не понял Март.

– Объясни ему ты, Андрис, – сказал Петцер. – Не могу я на эту тему говорить…

– Простейший способ остановить прогресс, – пояснил полицмейстер, – это уничтожить тех, кто его двигает. А останавливать его надо обязательно, потому что развитие общества неизбежно приводит к переменам, затрагивающим и самую верхушку. Вот правительство и принимает меры к обеспечению максимальной стабильности. Вы знакомы, наверное, с доктриной нулевого роста? То, что у нас творится столько лет, – это все ради того, чтобы претворить ее в реальность. Официальная цель этой доктрины: создание гармонии между производством и потреблением. Реальная цель: обеспечение чиновникам высших эшелонов максимально полной кормушки при минимальных их усилиях; общество для них – это машина для удовлетворения их собственных потребностей, машина работает, продукт поступает – и не дай бог, если что-нибудь изменится. Пусть правительство лениво и некомпетентно – оно обладает обостренным инстинктом самосохранения и потому принимает любые меры к поддержанию благоприятного для него положения вещей. Думаю, кстати, что убивать скоро перестанут, этот способ простейший, но лишает свободы маневра. Можно ведь с той же целью и не менее эффективно загрузить всех бумажной работой, а творческой части подсунуть выгодную халтурку – как вам, например. Тем более что без технического прогресса стране не жить… вы обратили внимание, что технарей лет пять уже как не трогают? Стимулируется развитие так называемого узкого специалиста – это новый исторический тип, выполняющий функции интеллигента, но очень простой в обращении и неприхотливый. Создается – боже мой, уже создана! – массовая культура, которая призвана удовлетворять некоторые простейшие эстетические потребности населения. Наконец, народ просто спаивается, и это выгодно вдвойне, потому что…

– Господа, – попытался перебить его Петцер, – уже полночь.

– …выгодно вдвойне, потому что приносит казне огромный доход – и освобождает ее от необходимости расходов на досуг… втройне, потому что не дает еще человеку размышлять о постороннем, человек из человека разумного превращается в звено производственного процесса, в машинку, каждый вечер заправляемую спиртом… Я ведь говорю даже не о смене строя, я говорю о конкретных носителях власти, потому что эти кресла, вознесенные высоко, удивительно шатки. Они же там готовы обглодать друг друга и держатся только потому, что вцепились и замерли, и не дай бог кому-то оступиться, его тут же спихнут вниз и растопчут, и новый кто-то будет в его кресле через секунду. Даже Канцлер – и тот под Богом ходит, сколько глаз на его кресло нацелено… Появляется в мире что-то новое – значит не нужно что-то старое, значит того, кто этим старым жил, – на свалку, а кому охота? Давить новое, любое новое, не разбираясь, просто так, на всякий случай, – это уже становится рефлексом, это принцип любого иерархического общества, это первый закон чиновника; и только иногда, когда необходимость их за горло возьмет, им приходится скрепя сердце новое поддерживать и развивать – взять тот же технический прогресс… Ладно, Март, действительно, поздно уже, мы с вами как-нибудь еще побеседуем…

В холле отеля сидел Тригас. Увидя Марта и Петцера, он встал и пошел им навстречу.

– Что случилось, Март? – спросил он. – Где ты был?

– Да вот, погуляли с доктором.

– Тьфу, черт, а мне показалось, что тебя увел полицмейстер, – сказал Тригас. – Я уже в управление звонил…

– Ладно, я с вами прощаюсь, – остановился Петцер. – Заглядывайте к нам.

– Спасибо, доктор, обязательно, – поклонился Тригас.

– Спокойной ночи, Леопольд, – сказал Март.

Из дверей ресторана вышли почтмейстер и секретарь мэрии, напряженной походкой прошли через холл и скрылись в коридоре.

– Давай зайдем в бар, – сказал Тригас.

– Не хочется, – стал отказываться Март.

– Ненадолго, – настаивал Тригас. – Надо поговорить, а там всего удобнее.

В баре было душно почти невыносимо и воняло, как из пепельницы. Берта, не говоря ни слова, поставила перед Тригасом его излюбленный дайкири, а перед Мартом – апельсиновый сок.

– Берта, – попросил ее Март, – сварите мне чашечку кофе.

– На ночь? – укоризненно спросила Берта.

– Ничего, – сказал Март. – Как вы выдерживаете такую духоту?

– Кто же вам сказал, что я выдерживаю?… – проворчала Берта.

– Так что ты хотел мне сказать? – Март повернулся к Тригасу.

– Что у вас там вышло с полицмейстером? Только не говори мне, что вы, так сказать, случайно…

– Совершенно случайно. Я вышел подышать, потом он, мы о чем-то потрепались, чуть ли не о погоде, потом мне стало плохо, как утром, и он отвел меня к Петцеру. Вот и все. А что это тебя так заинтересовало?

– Он тебе фотографии никакие не показывал?

– Нет, а что?

– Видишь ли, у меня сегодня в номере был обыск. Тайно. И я боюсь, как бы мне не понапускали клопов. Я потому так вырядился, что в этой хламиде микрофон не спрячешь…

Март почувствовал, что внутри у него все леденеет.

– Знаешь, старик, – сказал он через силу, – я что-то не верю в способности местной полиции на подобные штучки.

– Местной-то – и я не верю, – протянул Тригас.

– Кофе, пожалуйста, – подошла Берта.

Март отхлебнул слишком большой глоток и обжег язык.

– Знаешь что, – сказал он, – сегодня мы все равно ничего разумного не придумаем. Давай-ка завтра, на свежую голову.

Тригас внимательно посмотрел на него.

– Завтра так завтра, – согласился он. – Не… – Он не договорил и уткнулся в свой бокал.

В номере Март первым делом снял пиджак и галстук и проверил их самым тщательным образом. Слава богу, ничего не было. Осматривать комнату не было уже ни сил, ни смысла. Если и есть что-то, то лучше не трогать. Не подавать виду, что заметил. Но как хорошо, что в одежде ничего не оказалось… А если бы оказалось? Ведь провал…

Неужели они так беспечны? Я же сказал полицмейстеру про обыск и про телефон… Неужели…

Не может быть!

Боже мой, задохнулся он, это же все спектакль, это же провокация, а я так задешево купился… Сматываться! Сматываться немедленно; может, еще успею… А смысл какой? Тебя расшифровали и разложили – мечись теперь или не мечись, конец один, не скроешься… Стоп. Без паники. Вечер поэзии – это что, тоже спектакль? Нет, брат, это настоящее. Они же от тебя ничего не хотели, просто дали понять, что все о тебе знают и в общем доверяют… А в доме, наверное, есть детектор «клопов», не зря же полицмейстер молчал на улице; и Петцер появился не сразу – должно быть, возился там с аппаратурой.