Виталий Храмов - Катарсис. Наследие [litres]

Зачарованные этим воины наверху дружно выдохнули. И горохом посыпали вниз. Зуб и сам не заметил, как оказался внизу, лишь только почувствовав чужую кровь на губах понял, что тоже орет посвящение себя Триединому. И командиру – земному воплощению Воителя.

Их грозную клятву Небеса приняли. Небо начало хмуро заволакивать стальными тучами. Грозный Триединый обратил на них свой суровый взгляд.

Стало страшно. Не подвести бы богов!

Белый задумчиво пил уже второй кубок горячего и сладкого взвара. Но его еще потряхивало. Ватные пальцы на деревянных руках не чувствовали чаши, спина болела и с большим напряжение воли держала тело вертикально, ватные ноги ныли.

Все эти неприятности были ожидаемы. Это – расплата за Упоение Боем. За те пару сотен ударов сердца, что живешь и сражаешься, подобно богам. Но спустя это, очень недолгое время как будто с разбега налетаешь на каменную стену – полная беспомощность.

Именно так Белый и был чуть не убит тогда при атаке его Бессмертных – строя крестоносцев. Конь Белого был убит. Белый успел войти в Упоение Боем, потому успел спрыгнуть с убитого коня, приземлиться прямо в строю, расчистить себе место. Но, когда сила тела была вычерпана Упоением, его забили беспомощного. И если бы не старик Андр, умер бы. Истек бы кровью. И никакой Корень Жизни не помог бы.

Корень, сидящий рядом, насторожился, отставил свой взвар, встал, повернувшись к вершине.

– Что-то я не пойму, – процедил он.

– В бою человек чуть трогается умом, – пожал плечами Белый, – и совершает очень странные, на взгляд постороннего человека, но очень значимые для него самого поступки.

Корень смотрел теперь на него, не понимая. Но Белый не видел этого взгляда – смотрел прямо перед собой невидящим взглядом, говоря поверх курящейся чаши, как будто ведя давний разговор с кем-то, возможно – с самим собой:

– Это кажется безумием. И это изменило их. Навсегда. Они еще смогут шить сапоги, строить дома и обихаживать скотину, но уже – совсем иначе. И даже их дети не будут понимать – зачем их отцы собираются на задворках и устраивают драку – стенка на стенку. До синяков, до крови, до сломанных носов и ребер. Не будут понимать, что без этого жизнь пресна и пуста. Вкусивший волчьего молока боя насмерть не станет прежним. Никогда. Умерший однажды от страха, под конной атакой, но убивший этот страх в себе не станет уже обывателем. И теперь они, встав перед выбором – смерть или бесчестие, примут совсем иное решение. Выбор их будет другим. Они теперь знают, что победить страх можно только уничтожив источник страха. И выберут страшный конец. А не бесконечный страх. Но всем остальным – мы покажемся непонятными безумцами.

Белый не увидел, как Корень ушел. От полудремы размышлений его отвлекло то, что чаша опустела. А жажда не иссякла. Только тогда Белый поднялся. И увидел возвращающихся воинов, лица которых были перекрещены кровью. Их одежды и щиты так же были измазаны полосами крови. Даже Корень – в крови.

– Новый обряд? – спросил Белый. – И – тоже крест?

Корень пожал плечами, закинул в рот кусок конины и стал жевать.

– Ладно, для Старого, – спросил Белый Хвост, – у него крест означал за что-то распятого на этом кресте человека. Но для вас – что этот крест?

– Ты. Старые. Ольга. Триединый. – Жуя, отрешенно, с застывшими глазами, сказал Корень. – Вот что. Знак чести и доблести. Знак служения не за золото, а за честь. Знак Милосердия и презрения – страха, смерти, золота. Знак – нас, что не станут прежними, обывателями. Чем он хуже прочих?

– Ничем, – согласился Белый. – А что Неприкасаемые?

– Конные роятся, пытаясь понять, что мы делали. Бурые строят очередную Великую Коробку вымазанных собственным говном щитов. Ты как?

– Бывало и лучше. И хуже бывало. Что люди? – отмахнулся Белый.

– Рвутся в бой, – Корень выплюнул желвачку конины, прополоскал рот водой, скривившись. – Зуб не вовремя разболелся. К дождю, наверное.

– Наверное, – согласился Белый, даже не косясь на проводящего ритуал Шепота, встал, проверил, как выходит меч из ножен, крепко ли сидит Броня Стража, затянул пояс еще на одну дырку – Упоение просто сжигает и так тощее тело.

– Пошли, – согласился Корень, поднимая треугольный конный щит и пику.

При их появлении воины вскакивали на коней, выстраиваясь на дороге. Ураганом прилетела Синька, прямо с земли – цирковым приемом – запрыгнув в седло, но не учла веса доспеха, потому ударилась животом о луку седла, но улыбалась. Ее лошадка танцевала в нетерпении. Видя нахмуренное лицо командира, она крикнула:

– Я пуста, как казна наместника Триединого. Я теперь – как вы, бездарь! Пошли, братья, покуражимся!

И, выхватив саблю Стрелка, крутя ею над головой, она лихо засвистела, пришпорив коня.

– Ох, огонь-девка! – сказал кто-то из заулыбавшихся крестоносцев, правя коней вслед за ней.

– И как величать вас теперь? – спросил Белый, наклоняясь к Корню, придерживая свою длинную пику. – Кровавым Крестом? Или Орденом Безумных Кровопийц?

Корень опять пожал плечами:

– Живы будем – само прилипнет имя. А загнемся сегодня – так чего голову напрасно ломать?

Белый кивнул. Ответ циркача лишь подтвердил его мысленные выводы. Во-первых, мудрость циркача. А во-вторых, само по себе название для них не важно. Важно то, что произошло с этими людьми перед тем, как они вымазали лица в крови врага. И это для них – важно. А вопрос его был проверкой. Белый знал, что есть явление, а есть его зримая обертка. Ответ Корня подтвердил, что для циркача этот жест был не глупым повторением за остальными малозначимого, но эффектного, зрелищного жеста, а имел под собой глубокую моральную подводку.

– Накладка получится, – усмехнулся Белый. – Красный Крест уже стойко закрепился за Матерями Милосердия. Не будете же вы Отцами Милосердия?

– Да какие мы отцы, да еще и милосердия? – заржал Корень. – Мы, скорее, демоны воздаяния. Смертники Белого Карателя! Во! Точно! А красный – так другой краски же не было. Кроме крови. А так – очень образно получилось, ты не находишь?

– Нахожу, – ответил Белый, потягивая шею, которую все еще ломило после Упоения Боем. – Я вот думал-гадал, как у Старого получалось так емко и образно нарекать знаками разные явления. А теперь вижу.

– И как? – заинтересованный Корень даже повернулся к нему, перехватив пику.

– А – никак! Случайно получается. Ну, какой я, к скверне, Каратель? А? И вы этой кровью намалевались, а я чую, что очень глубоко – в века – вы закинули этот образ, породив новую традицию. Случайно? Или – не думаю?

И они с Корнем рассмеялись, въезжая в едва видимый лоскут скверны, жавшийся к уродливым зарослям кустарника, настолько измененного скверной, что его принадлежность к сорту растения невозможно было опознать.