Владимир Лещенко - Тьма внешняя

– Говорил я ратманам – не надо, не выйдет из этого ничего, – твердил с кислой миной один из купцов, унылого вида лужичанин, – выгода небольшая, а потерять можно всё. А они – «Товар нужен, товар, без квасцов и железа городу не жить». Ну и наше вам, – он взметнул рукой, – ни товара, ни соли, ни сукна…

– Да Бог с ним, с товаром, Зигмунд, – буркнул до того молчавший пожилой толстяк, похоже, старший из них – Главное: живы остались. Да и то сказать, не случись этой драчки у Зальцбурга…

– Граф наш собрался идти на серебряные рудники, – рассказывал проснувшемуся оборванцу чех. – В прошлом месяце обоз с четырьмя без малого сотнями фунтов серебра захватил, теперь вот всё забрать хочет. А я что – нанялся ему башку под стрелы подставлять? Тем серебром он уж точно со мной не поделиться!

– Ишь ты – четыре сотни фунтов – это ж сколько в кронах будет? – заинтересованно произнес самый молодой из торговцев.

– Как бы не дожить нам, что серебро без надобности будет, а что угодно отдашь за черствую корку, – неожиданно трезвым голосом процедил молчавший дотоле толстяк, успевший посадить девицу на колени (видать, решил, что чему быть того не миновать).

– Как у франков, – уточнил кто – то.

– Что у франков, – вымолвил вполголоса хозяин, – вон, в Померании, говорят, уже всех детей поели…

Протрезвевший к тому времени рыцарь – монах, или монах – рыцарь (а может быть, не рыцарь и не монах) и один из четверки завели громкий спор об устройстве того света, причем последний проявил недюжинные познания в демонологии.

– Глава Ада – король Люцифер, – методично объяснял один из четверки, – за ним – Асмодей, Зебаот, Вельзевул, Апполион… После него – обычные бесы. Далее идут вервольфы, ундины, валькирии, гули, лесные и горные гномы, эльфы, еще ниже – наиболее угодные Дьяволу, из числа продавших ему душу…

– Вздор! – монах ударил кулаком по лавке, – вздор и ересь!! Говорю вам – Сатана – император Ада! При нем состоит его свита: казначеи, канцлеры, секретари – Астарот, Пифон, Бегемот… Дальше идут шесть адских королей – Велиал, Асмодей… затем тринадцать герцогов…

Венгры с любопытством наблюдали за готовыми вцепиться друг в друга доморощенными богословами. А хозяин с невеселой улыбкой пожал плечами.

– И о чем только люди спорят? – обратился он к Матвею. – Помню, пару недель назад тоже вышел спор у проезжих, – из – за индульгенций – действуют ли они после того как папы не стало, или нет. Так без малого не порубили друг друга…

Матвей промолчал в ответ. И впрямь, спор о титулах, которые положены Падшему Ангелу казался ему нелепым. Но уж не ему встревать в эти бесконечные богословские споры, столь любимые латинянами…

– Вздор и ересь, ересь, за которую костра мало! – ревел немец в ответ на очередные аргументы оппонента. – Твой Альфред Больштадский пишет так, как будто сам побывал в аду, куда он несомненно попал за свои бредни!

С тоскливым чувством Матвей поднялся, и шагнул к двери.

– Пойду проведаю коней, – бросил он Дьёрдю, вопросительно на него посмотревшему.

Спустя несколько минут после его ухода, когда внимание присутствующих было полностью поглощено разгоревшемуся с новой силой спору об устройстве Преисподней, человек со шрамом тоже вышел во двор, на ходу демонстративно поправляя узел кушака.

…Матвей высыпал в кормушку остатки овса из седельных сумок. Без зазрения совести добавил несколько пучков соломы из соседних яслей, предназначенной унылому мерину одного из торговцев. Ничего, перебьется. Своего коня надо беречь, а не чужого, а Огневой ведь, как – никак, жизнь ему спас. Да и не случиться ничего с этим одром.

Он не услышал скрипа двери, не услышал за свистом ветра и шорохом тростниковой кровли под его порывами и поступи чужих шагов, и когда за спиной раздался голос, Матвей невольно замер. Рука тотчас начала нащупывать на поясе оружие.

– Ну, здравствуй, Матвей! Вот значит, и довелось нам свидеться – хоть и не чаял и не желал…

Матвей чересчур резко обернулся, пристально уставившись в дверной проем. У входа, стоял опершись о косяк, и смотрел на него человек со шрамом, тот что весь вечер сидел молча в своем углу. Никогда прежде – Матвей мог бы поклясться чем угодно – не видел он этого лица. Мышцы напряглись, под ложечкой неприятно засосало. Судя по внешности и по повадкам, этот странный незнакомец пришел сюда отнюдь не с дружескими намерениями.

– Я не видел тебя никогда, – продолжил меж тем говоривший, чем весьма ошарашил Матвея, – но сразу узнал: ты очень похож на своего отца.

Матвей прикидывал – то ли приказать нахалу объясниться, то ли сперва вытащить меч. Человек со шрамом будто и не заметил его волнений, добродушно усмехнулся.

– Ах да, я и забыл… Я Владислав… Владислав-Лях. [45]Ты слыхал наверное? Был когда – то у твоего деда такой холоп.

…Как будто шестопер со всего маху опустился на темя русина!

Пролетели какие-то мгновения, когда в голове его пронесся яростный вихрь, затем он обнаружил, что его правая ладонь уже изо всех сил стискивает эфес, готовясь в любую секунду вырвать оружие из ножен.

Владислав-Лях! Тот самый взятый дедом в его последнем походе польский пленник. Вор, убийца, беглец, надругавшийся над его родной теткой, едва не наложившей на себя после этого руки, пытавшийся умертвить отца и деда! Кровный враг его рода, его кровный враг, стоял перед ним!

Матвей дрожал от бешенства, злости, и… беспомощности. Он не понимал, что с ним, почему он медлит обнажить верный клинок? Что останавливает его, что мешает сейчас же изрубить на куски мерзкую тварь?

– Хорошо, то ты не хватаешься за меч, витязь, то пришлось бы тебе тогда, долго его искать… в навозе.

Не дождавшись от Матвея вразумительного ответа, человек со шрамом продолжил:

– Да, я Владислав, тот самый пленник и раб твоего деда, определенный в конюхи к твоему отцу, и виновный только в том, что у него не было довольно серебра на выкуп, а боярину Даниле было приятно видеть настоящего рыцаря и поганого латинца своим слугой

Застарелая злоба переполняла его хриплый голос.

– Но твою тетку я не насиловал. Тогда я этого еще не смог бы… Я приходил к ней по ее зову, каждую ночь – да! Она сама, о доброй воле сошлась со мной! Она была очень стыдлива, хотя и весьма любвеобильна, – глумливая ухмылка исказила его губы. – И не смогла, конечно, сознаться своему отцу в грехе. Гораздо легче было ей, когда меня застали с ней, обречь холопа на смерть. Что, интересно, приготовил для меня тогда витязь Данила Матвеевич – кол, костер, или яму с медведем? Ты, случаем, не знаешь? Но сперва, конечно, оскопление – как же без этого?

Не в силах вымолвить ни слова, Матвей стоял, растерянно шаря глазами. Злоба, ненависть исчезла, испарилась в один миг: раз и нет ее. На смену им пришла какая-то детская растерянность и опустошенность. Он взглянул в лицо Владислава, чувствуя, нет – зная каким-то неведомым образом, что тот не лжет сейчас…