Екатерина Годвер - Алракцитовое сердце

- Киан послал? - Деян насторожился. Внучка Киана, миниатюрная веснушчатая девчушка, была тихой и стеснительной, и ей самой никакой надобности идти под ночь к Догжонам быть не могло. - С чем?

- Она долго мялась, но передала дословно. - Эльма подбоченилась и проговорила с выражением:

- "Сказать этому грамотею, чтоб не высовывался больше и писульки свои в печь сунул, пока энти пришлые по домам шариться не начали. А то голова - не нога, деревянную не приделаешь!" - Она улыбнулась. - Вот так вот. Старик без грубости и доброго дела сделать не может. А ты, никак, думал, что Лесоруб с досады тебя под руку Голему подставить захочет? Да? Ох, Деян. По лицу вижу - так и думал...

Деян отвел взгляд. О чем он точно не думал, так это что Киан-Лесоруб начнет давать советы, как ему выкрутиться.

- Эх ты! - Эльма взглянула с укоризной. - Нельзя так о людях... Но разве в твоих записках есть что-то о развалинах?

- Нет, ни словом не упоминаются, если я сам чего не забыл. - Деян в задумчивости поскреб подбородок. В коротких записях, которые он начал вести девять лет назад, чтобы не разучиться писать, ничего интересного для чародея не было. - Но, может, лучше все-таки поберечься лишний раз. К тому же, если я его не послушаю, Киан точно обидится...

В маленькой комнате стоял невысокий столик для рукоделия: Деян иногда использовал его как письменный. В нижнем ящике хранилась стопка сшитых ниткой листов серой бумаги, пузырек со сделанными из алракцита чернилами, железное перо и подставка под него, хорошие восковые свечи с подсвечником. Все - подарки от друзей и соседей.

"Верно: нельзя так о людях. Пустая моя голова".

Деян сел за стол, запалил свечу и, раскрыв тетрадь, стал листать страницы. Заметки о рождениях и смертях, об урожае и погоде, о происшествиях: ничего особенного - повседневная орыжская жизнь. Строчка о рождении старшей дочери Петера. Строчка о рождении младшей. Размер подати на будущий год. Зимние бури и летняя засуха, погубившая клубнику; куриный мор. Ничего особенного: девять лет - двенадцать страниц убористым почерком...

Длинный список знакомых имен - мужчины и юноши, ушедшие с вербовщиками: братья, старые друзья, соседи.

Деян бережно провел рукой по странице.

- Завтра будет год.

- Как наши ушли?

- Да. Рано нынче дожди зарядили.

- Если большой нужды нет, то, может, и не стоит сжигать? - Эльма, уловив его настроение, подошла сзади и положила руки ему на плечи.

- Ну, в конце концов, я ведь хотел "хоть что-нибудь" сделать. А эти бумаги... Не в них счастье.

- Но они - свидетельство нашего существования, так?

- В каком-то смысле, так.

- Тогда - оставь, - решительно сказала Эльма.

- Оставлю.

Помолчали немного. Тихо было, только бился в стекло припозднившийся, опоздавший к солнцу мотылек.

Деян откупорил чернильницу. Пустого места на последнем начатом листе, к добру или к худу, но оставалось только на дату да на одну строку:

"Сего дня, в два часа пополудни, в Орыжь явились двое. Виду странного. Именуют себя Големом..."

Обычно подолгу мучавшийся бессонницей, в этот раз Деян уснул сразу, едва лишь отстегнул протез и растянулся на кровати: сказались облепиховка и усталость.

Ему снился заснеженный лес, окруженная орешником поляна. Небрежно слепленная крепость посреди нее: невысокая, в полроста, но вместо лоскутка-"знамени" на башне - насаженные на палку-флагшток, будто на вертел, тетрадные листы.

На поляне были все: Эльма и Петер, Кенек и Барм, Халек, братья, родители, даже Киан и Беон, Солша и Вакир. Игра шла который час, и пора было ей закончиться, но валил крупный снег, засыпая "волшебный круг" у крепости, заслоняя игроков. Никто не мог друг в друга попасть, отяжелевшие снежки падали на землю, не долетая до цели.

Сначала Деяну отчего-то не хотелось, чтобы игра заканчивалась; снег валил все сильнее, слепил. Сквозь белую пелену и вой ветра прорывались только смутные тени, смех, голоса. Трещали деревья, снежные шапки падали с веток с мягкими хлопками. Лаяли собаки, и кто-то кричал в лесу.

- Серая! - попытался окликнуть Деян, но снег забился в рот, залепил глаза.

Что-то шло не так.

Он остался один в белой пустоте - бесполезный лже-чародей с глупым прозвищем Цапля. Вокруг выла пурга, и кто-то отчаянно кричал за ее стеной, кто-то бранился, проклиная все на свете. Что-то пошло не так. Когда? Почему?

"Что... Господь всемогущий!"

Деян рывком сел на лавке, сбросив одеяло. Поляна исчезла, белый холод сменился жаркой темнотой.

- Приснится же такое, мрак бы...

Он осекся. Где-то в Орыжи закричала женщина - надрывно, протяжно. Заснеженная поляна осталась сном. Но это ему не приснилось.

- Тихо. Не шуми. Не зажигай свет.

Напряженный шепот Эльмы доносился от окна: девушка сидела, накинув шаль поверх длинной ночной сорочки и приникнув к щели между занавесками.

- Голем вернулся? - одними губами спросил Деян, наощупь пристегивая протез.

- Нет. Хуже.

"Что может быть хуже?"

Он, как сумел, тихо проковылял к окну. С улицы смутно слышались голоса. И среди них - бас Кенека Пабала.

- Эл, но это же!..

- Молчи! - Эльма ладонью зажала ему рот. - Тише, Деян, Господа ради... Взгляни сам. С ним... Теперь понимаешь?

Она убрала ладонь: в этом больше не было нужды. Понимать Деян по-прежнему ничего не понимал, но происходило что-то... ненормальное. Чего не могло, не должно было происходить. Он ущипнул себя за руку, надеясь проснуться, но ничего не изменилось.

Во втором по счету доме напротив - в его родном доме! - горел свет: крики и брань, что его разбудили, доносились оттуда. Но не только: казалось, везде, со всех сторон за окном кто-то выл и плакал, кричал, ругался. Длиннобородый мужик в лохмотьях тащил по улице полураздетую внучку Киана, держа во второй руке ярко разожженный факел. Другой мужчина шел следом и, когда девушка спотыкалась, тыкал ее в спину длинной железной палкой, в которой Деян, прищурившись, распознал ружье.

- Кажется, они все дезертиры. Кен навел их сюда, и сам он... вместе с ними, - прошептала Эльма.

Кенек Пабал - он держал лампу, потому его высокая стройная фигура в изодранном мундире была хорошо различима среди других, - стоял спиной к калитке Догжонов, опираясь на ружье, и препирался с кем-то. Рядом с Кенеком стояла пара таких же заросших и оборванных мужиков.

- Как ты только мог, болван пустоголовый, подлец!

Деян узнал голос кровельщика Матака Пабала, отца Кенека.

- Да будет тебе. Им же лучше, не то так бы и померли девицами, - сиплым баском отвечал Кенек. - Дурного не будет, если не станете противиться.

- Негодяй, подонок!

- Не груби, отец. Мы не те проходимцы, что тебе, старику, днем бока намяли. Но кто станет брыкаться - тот сам виноват... Сидите смирно, и дурного не будет, - снова повторил он, как по заученному. - Ребята обещали. Сам гляди: даже халупу взяли на постой ту, какая хозяевам больше без надобности.