Р. Бэккер - Тысячекратная Мысль

Какое-то мгновение тварь смотрела на него в упор, словно скрытый смысл высказывания входил в его маленькую, как яблоко, головку цепочкой, слово за словом. Личико скривилось в подобии презрения.

– В неведении? В неведении относительно чего?

Найюр сплюнул.

– Истинного твоего положения.

– И каково же мое истинное положение, скюльвенд?

– Тобой играют. Ты дергаешься в собственных сетях. Ты пытаешься управлять обстоятельствами, птичка, а они давно уже управляют тобой. Конечно, ты думаешь иначе. Как и у людей, власть занимает важное место среди ваших врожденных устремлений. Но ты всего лишь орудие, как и любой Человек Бивня.

Тварь склонила головку набок.

– И как же тогда мне стать своим собственным инструментом?

Найюр фыркнул.

– Сотни лет вы манипулировали событиями из тьмы – или так вы утверждаете. Теперь вы считаете, что делаете то же самое, что ничего не изменилось. Уверяю тебя, изменилось все. Ты думаешь, будто остаешься в тени, но это не так. Возможно, он уже знает, что ты подкатывал ко мне. Возможно, он уже знает пределы твоих возможностей и твои силы.

Найюр понимал, что даже древние твари разделят судьбу Священной войны. Дунианин обдерет их, как люди обдирают тушу бизона. Мясо пойдет в пищу, жир – на похлебку и топливо, из костей сделают орудия, шкура сгодится на шатры и щиты. Какими бы древними они ни были, их древность тоже можно сожрать. Дуниане – нечто новое. Вечно и бесконечно новое.

Как похоть или голод.

– Вам придется забыть старые пути, пташка. Придется идти нетореной тропой. Вы должны признать, что грубые обстоятельства ему на руку, вам с ним не тягаться. Вместо этого нужно ждать. Наблюдать. Вы должны найти и использовать возможность.

– Возможность… для чего?

Найюр воздел испещренный шрамами кулак.

– Убить его! Убить Анасуримбора Келлхуса, пока вы еще можете это сделать!

– Он – пустое место, – каркнула птица. – Пока он ведет Священное воинство на Шайме, он работает на нас.

– Дурак! – хохотнул Найюр.

Птица разгневанно взмахнула крыльями.

– Ты знаешь, кто я?

В лужах под ногами Найюра вспыхнули образы – шранки, бегущие по улицам, позолоченным отблесками огня; драконы, взлетающие в истерзанное небо; человеческие головы, дымящиеся на бронзовых копьях; чудовища с огромными крыльями… Пылающие глаза и прозрачная плоть.

– Смотри же!

Но Найюр крепко сжал в кулаке хору. Он не испугался.

– Колдовство? – расхохотался он. – Ты подбрасываешь кости волкам моих убеждений! Прямо сейчас, пока мы с тобой разговариваем, он изучает колдовство!

Огонь угас, осталась только птица. Голова ее в лунном свете казалась белой.

– Адепт Завета, – сказал Найюр. – Он обучает его…

– Глупец. Это займет много лет…

Найюр сплюнул и печально покачал головой. Эта тварь до ужаса не соответствовала собственной мощи. Жалость к сильным – разве от этого не становишься великим?

– Ты забыла, пташка, что он выучил язык моего народа за четыре дня.

Он, голый, стоял на коленях в своих покоях, но не шевельнулся и не испугался, услышав приближающиеся шаги. Он Икурей Конфас I. И хотя в силу отсутствия выбора ему приходилось продолжать дурацкую игру со скюльвендом (ведь внезапность – залог победы), его подданные – это совсем другое дело. Наконец-то времена, когда приходилось следить за каждым словом и каждым шагом, закончились. Шпионы дядюшки отныне стали его шпионами.

– Прибыл великий магистр Сайка, – сказал сзади из темноты Сомпас.

– Только Кемемкетри? – спросил Конфас. – Больше никого?

– Вы дали четкие указания, Бог Людей.

Император усмехнулся.

– Пойди к нему. Я скоро приду.

Никогда он не жаждал информации так отчаянно. Тревога его была слишком сильна. Но самый отчаянный голод надо утолять в последнюю очередь. За императорским столом следует вести себя прилично.

Когда генерал ушел, Конфас крикнул в темноту. Оттуда выступила обнаженная кианская девушка с округлившимися от ужаса глазами. Конфас похлопал по ковру перед собой, бесстрастно глядя, как она принимает нужную позу – колени разведены, плечи опущены, груди приподняты. Он опустился между ее оранжевыми ногами. Ему только раз пришлось ее ударить, чтобы она научилась держать зеркало твердо. Но тут ему в голову пришла идея получше. Он велел ей держать зеркало перед его лицом так, чтобы на нее смотрело собственное отражение.

– Смотри на себя, – проворковал он. – Смотри и испытаешь наслаждение… клянусь тебе.

Почему-то холод прижатого к щеке серебра разжег его пыл. Они достигли вершины вместе, несмотря на ее стыд. От этого девушка показалась ему чем-то большим, чем обычное животное, каким он привык ее считать.

Он подумал, что в качестве императора будет очень отличаться от дяди.

Прошло семь дней после его встречи с Фанайялом, но цель еще не была достигнута. Конфас не верил в дурные предзнаменования – дядюшка слишком заигрался в эту игру, – но ничего не мог с собой поделать. Он очень жалел, что ему приходится принимать титул в таких обстоятельствах. Надеть мантию Нансура, будучи пленником скюльвенда! Узнать о том, что стал императором, от кианца – от падираджи, не меньше! Правда, это унижение ничего для него не значило: во всем была слишком горькая ирония, чтобы не увидеть здесь руку богов. Что, если его свеча сгорела? Что, если они и правда завидуют своим братьям?

Время выбрано неверно.

В Момемне, скорее всего, бунт. По словам Нгарау, шпиона Фанайяла, великий сенешаль дяди взял в свои руки бразды правления, надеясь по возвращении Конфаса заслужить его благосклонность. Фанайял утверждал, что престол вне опасности – никто в Андиаминских Высотах не осмелится бунтовать против великого Льва Кийута. И хотя тщеславие шептало Конфасу, что это правда, он не мог не понимать: новому падирадже нужно, чтобы он поверил. Священная война разворачивалась вдали от Ненсифона и дворца «Белое солнце», но Киан стоял на краю пропасти. И если Конфас бросится отстаивать свои права, Фанайял будет обречен.

Чего не скажет сын пустыни, чтобы спасти свой народ?

Два обстоятельства заставляли Конфаса оставаться в Джокте и продолжать фарс со скюльвендом: необходимость снова идти через Кхемему и то, что, по словам Фанайяла, Ксерия убила его бабка. Как бы безумно ни звучало это утверждение и какие бы подозрения ни возбуждали торжественные заявления Фанайяла, Конфас не сомневался – именно так все и было. Много лет назад она убила мужа, чтобы возвести на престол любимого сына. А теперь убила сына, чтобы возвести на престол любимого внука…

И чтобы вернуть его домой. Возможно, это самое важное.

С самого начала Истрийя выступала против того, чтобы предать Священное воинство. Конфас простил ее. Он знал, что ее стареющие глаза смотрят в наползающую тьму. Разве закат не напоминает о рассвете? Его беспокоила сила ее ненависти. Такие когти, как у Истрийи, не ломаются от возраста. Видимо, его дядя понял это.