Ярослав Веров - Земля 2.0 (сборник)

— Привет, Дашка!

Храпнев не мог без того, чтобы не обнять. От Даши пахло кисловато, пропитанной потом, нестираной одеждой.

— Лешка!

Женщина рассмеялась, когда он одной рукой приподнял ее от крыльца.

— Как твои дела? — спросил Храпнев, вглядываясь в карие глаза давней своей любви.

Рогов за их спинами тактично исчез, скользнув в дом.

— Хорошо. Отпусти!

— Я захватил консервов со станции. — Обнимая, Храпнев умудрился тряхнуть сумкой.

Пок-пок-пок — застучали друг о друга пластиковые контейнеры.

— Украл?

— Барабанов сам выдал, лишь бы меня не видеть.

— Димка — стратег.

— О, да! Стратегия — это найти всем работу.

— Наверное, это и хорошо?

Храпнев разжал руку, и женщина, помедлив, опустилась на крыльцо.

— Он стал желчный и замкнутый. И нервный — слова не скажи. Кстати, принципиально не общается… ну, ты понимаешь. Что делает в одиночестве на станции, не представляю. То ли спит, то ли не спит.

— Ты бы присмотрел за ним, — сказала Дарья.

Храпнев подмигнул.

— Я за всеми присматриваю.

— А я думала, Рогов — безопасник.

— За ним я тоже присматриваю.

Дарья хмыкнула.

В прихожей было пусто. Мужской комбинезон сиротливо висел на крючке, придавая аскетичному серому пространству некий изыск светоотражаемыми вставками.

Вслед за Дарьей Храпнев прошел в дом, оценивая перемены, которые случились здесь со времени прошлого визита.

Первое, конечно, рисунки.

Их стало гораздо больше. Легкие пластоновые прямоугольники ровными рядами белели на стене. На них скакали синие двугорбые лошади, теряли корону принцессы, росли кривые деревья с красными шишками на ветках, распускались диковинные цветы и дышали огнем чудища. Кое-где была разрисована и сама стена — какими-то спиралями, загогулинами, червячками и человечками.

Второе — появились неказистые полочки и поделки из того же пластона. Угол стены был испещрен метками — видимо, мерили рост. На свободном месте на железном листе держался на магнитах ворох разноцветных букв, из которых кто-то сложил без пробелов, слитно: «ктомыдети».

— Как успехи? — спросил Храпнев.

— Хорошо, — просто ответила Дарья.

— Профанацией не кажется?

— Леш, — поморщилась Дарья, — мы все уже обсудили.

— Я вот просто… — Храпнев указал на буквы. — Они же им не нужны. Я серьезно. Здесь важен носитель.

Он стукнул себя пальцем по виску.

— Не думаю, — сказала Дарья. — Я вижу. Они меняются, пусть очень медленно, но меняются. Любят сказки.

— Я тоже люблю сказки.

— Это совершенно другая жизнь.

Они перешли к валуну в середине комнаты. Плоская, отполированная вершина камня служила обитателям дома обеденным столом. Сквозь не очень круглую дыру в потолке проникал свет. Храпнев принялся выкладывать из сумки консервы.

— Ты, наверное, хотела сказать — форма жизни.

— А какая разница? — посмотрела на него Дарья.

— Вы слишком…

Из глубины дома неожиданно дохнуло красноватыми отблесками, многоголосьем, детским криком. Потом, видимо, захлопнулась дверь, и крики отрезало. Появился веселый Рогов. Храпнев мотнул головой, отгоняя почудившуюся ему жуть.

— Что там? — спросил он. — Жертвоприношение?

— Дети, — пожал плечами Рогов.

— Как они тебе? — поинтересовалась Дарья, укладывая продукты в автономный холодильник.

— Очень непосредственные и живые, — сказал Рогов, читая маркировку последнего контейнера. — Курица в панировке. У меня вообще сложилось впечатление, что они вполне самостоятельны, как сообщество.

— А вы знаете, чему мы их научили? — Глаза женщины блеснули. — Мы научили их спать!

— О! — сказал Храпнев.

— Блин, Лешка! — стукнула его кулаком в плечо Дарья. — Это на самом деле было трудно.

— Ай! — Храпнев потер место удара. — Это было вполне нейтральное «О!».

— Саркастическое, — сказал Рогов, борец за правду. — Я угощу?

Он показал на курицу в панировке.

— Да, можно, — кивнула Дарья.

— Тогда воркуйте.

Рогов пропал в темноте проема. Детский гомон через секунду прорезался снова, потом его перекрыл бодрый голос:

— А что вам дядя Саша принес? Ну-ка!

Дверь отсекла восторженные крики. Храпнев мысленно ее поблагодарил. За то, что есть. За то, что плотно закрывается. За то, что хорошо глушит звуки.

Героическая дверь!

— Поворкуем? — спросила Дарья.

Они сели на скамью, сделанную из трех, схваченных пластоновой стяжкой кресел со станции. Храпнев приподнял руку, и Дарья протиснулась под нее головой, плечом, приятной тяжестью. Храпнев приобнял.

— Все же как ты? — спросил он тихо.

— Занимаюсь тем, чем хочу, — ответила Дарья.

— А я занимаюсь тем, что скажет Барабан. Как ты знаешь, он не особенно изобретателен. Обычно мы разворачиваем полевой лагерь, бьем шурфы под сейсмодатчики, пишем дневники, ковыряем в носу, пока трудится экспресс-лаборатория, потом сворачиваем лагерь. Следует день отдыха и регламентных работ с техникой, мы доводим Барабана до белого каления одним своим присутствием, он вполне ожидаемо звереет, и мы, подгоняемые его пинками, отправляемся разворачивать лагерь в новой точке.

— Романтика!

— Ага. Может, вы с ним помиритесь?

— Мы не ссорились, Леш.

— А выглядит иначе.

— Нам просто не о чем говорить. Димка это Димка, а я это я. Я не умею уступать. А он не умеет слушать.

— Ну, если учесть, что ты можешь говорить только о своих подопечных…

— Я считаю, что это наше будущее.

— Чье? Твое, мое и еще шести человек? Как долго в них останется то, что вы с Пановым в них вкладываете?

— Как со всякими детьми. Кто-то забудет, кто-то запомнит.

Храпнев, шевельнувшись, усмехнулся. Дарья приподняла голову.

— Хочешь на них посмотреть?

— Чего я там не видел? Как у них головы отваливаются?

— Они теперь держат форму.

— А пальцев на руках?

— У большинства — по четыре. Но у Симки уже пять.

Храпнев погладил Дарью по волосам.

— Бедная, еще три года ты будешь учить их самостоятельно ими пользоваться.

— И научу! Рисунки видел?

— Рисовали под присмотром учителей?

— Да.

— Дашка, — сказал Храпнев, — ты посмотри трезво. Они — дети, пока мы рядом. Они глотают первые слоги и коверкают слова, но склоняют и произносят их правильно, с правильными окончаниями, в правильном контексте. Понимаешь? Это не они, это мы за них говорим. Вернее, они каким-то образом выуживают это из нас. Может, несознательно воспринимают. Ты же не думаешь, что у них сам по себе за это время сформировался речевой аппарат — язык, связки, прочее?

Женщина помолчала.

— Я знаю, Леш, — сказала она наконец. — Но они учатся.

— Чему?

— Быть людьми.

— А им хочется быть людьми? — спросил Храпнев. — Люди, вообще-то, страшные существа. Импульсивные, нелогичные, непредсказуемые.