Бекки Чамберс - Долгий путь к маленькой сердитой планете

– Это не объясняет, почему ты решил клонировать себя.

– Разве? – удивился Маркус. – Ситта погибла, и вместе с ней погибла единственная надежда на семью, которая у меня была. Похоронив все мысли о Ситте, я вместо этого сосредоточился на ребенке, который мог бы быть у меня.

– Ты мог бы взять приемного ребенка.

– Мне была нужна моя собственная плоть и кровь. Доказательство того, что кто-то любил меня настолько, что согласился создать вместе со мной новую жизнь.

– Ты мог бы найти суррогатную мать, – презрительно фыркнул Корбин. – Мог бы встретить другую женщину.

– Да, уверен, что ты сможешь мыслить так же ясно в разгар траура по своей погибшей жене, – отрезал Маркус.

Ну вот, это уже был тот отец, которого знал Корбин. По крайней мере теперь он оказался на знакомой почве.

– И где ты это сделал? – спросил Корбин. – Где находился тот резервуар, в котором ты меня вырастил?

– На Стежке. Забрав все, что отложили мы с Ситтой, я отправился на Стежок.

– Стежок. Замечательно.

Стежок, пограничная колония, служил пристанищем для самых темных слоев сообщества модификантов. Даже одно только посещение Стежка неизменно приводило к придирчивому допросу и могло завершиться тюремным сроком, если об этом путешествии прознавали в ГС. Существовало очень немного законных оснований побывать в подобном месте.

– После того как ты… ну, после того как ты появился, я пробыл там еще несколько месяцев, затем вернулся домой.

– Как ты объяснил появление новорожденного ребенка?

– Я сказал, что встретил в Порт-Кориоле женщину. Мы провели вместе ночь, и не успел я опомниться, как у меня родился сын. Сказал, что твоя мать не имела возможности воспитывать ребенка, поэтому я забрал тебя к себе. Я выбрал неускоренный процесс выращивания зародыша, поэтому потребовалось девять месяцев на то, чтобы ты полностью сформировался, и впоследствии ты развивался обыкновенными темпами. Не было никаких оснований ставить мои слова под сомнение. Мои родственники списали все на то, что я не оправился от горя; впрочем, я в любом случае мало с ними общался. Что касается родных Ситты… они после этого больше не хотели иметь со мной дела. Начнем с того, что я им с самого начала не очень-то нравился, и, наверное, им совсем не понравилась мысль, что я разделил ложе с другой женщиной вскоре после гибели их дочери.

Корбин поднял руку, останавливая отца. Меньше всего его беспокоили семейные драмы.

– Ты сказал, неускоренный процесс выращивания. Есть во мне что-либо такое, что было ускорено?

Доктор Шеф заверил Корбина в том, что в его теле не было ничего необычного, но он хотел быть полностью уверен.

– Нет, – покачал головой Маркус. – Техник, который сделал… техник, которого я нанял, постоянно пытался убедить меня добавить кое-какие усовершенствования, но я твердо стоял на своем. Ты абсолютно такой же, как и я. Со всеми моими изъянами.

– Так вот в чем дело, да? – подался вперед Корбин.

– Что, какое дело?

– Ты никогда не прощал мне ошибки. Разбитая лабораторная колба, грязный носок на полу, пролитый стакан сока. Неважно, как хорошо я вел себя в школе и как хорошо учился. Я приносил домой учетную карточку почти с одними «отлично», но ты обращал внимание на единственное «удовлетворительно».

– Я просто хотел, чтобы ты был как можно лучше.

– На самом деле ты хотел, – медленно произнес Корбин, – чтобы я исправил все те ошибки, какие ты совершил сам. Ты не хотел, чтобы я стал самостоятельной личностью. Ты хотел, чтобы я стал улучшенной копией тебя.

– Я думал…

– Я был ребенком! Дети ошибаются! И это не прекратилось и тогда, когда я повзрослел; ты не переставал повторять, что гордишься мною и что я все делаю правильно. Для тебя я был экспериментом. Тебя никогда не удовлетворяли положительные результаты, ты просто выискивал просчет, приводящий к выдаче ошибочных данных.

Маркус погрузился в долгое молчание.

– Я горжусь тобой, Артис, – наконец сказал он. – Хотя, понимаю, это слишком мало и слишком поздно. Я не могу вернуться назад и стать для тебя отцом лучше, чем я был. – Он поднял взгляд на сына. – И все же есть одно обстоятельство, и я ему очень рад.

– Какое же?

Печально усмехнувшись, отец обвел взглядом голые стены тюремной камеры.

– Такое, что здесь нахожусь я, а не ты. – Он вздохнул. – Мне сказали, что тебе пришлось подать прошение о предоставлении гражданства.

– Да. На весь следующий год я привязан к одному из членов нашего экипажа.

– Тебе повезло, – заметил Маркус. – Если не считать Ситту, у меня никогда не было друзей, которые пошли бы ради меня на такое.

Корбин неуютно заерзал.

– Она мне не друг, – сказал он. – Больше того, она меня презирает. Просто это чуточку недостаточно для того, чтобы оставить меня гнить в квелинской тюрьме.

– Напрасно ты недооцениваешь себя, Артис. Даже такие отталкивающие ублюдки, как мы, заслуживают общества. – Маркус усмехнулся. – Кстати, это слова моей жены.

Корбин испустил что-то похожее на смешок.

– Хотел бы я познакомиться с ней, – сказал он. Вдруг его осенила одна мысль. – Хотя если бы она осталась жива, меня бы не было.

– Не было бы, – согласился Маркус. – Но я рад, что ты есть.

«Вот как? Неужели ты променял бы ее на меня, если бы знал наперед?»

– Какой срок тебе дали?

– Двенадцать стандартов, – сказал отец. – Из тюрьмы я выйду уже стариком. Но все будет хорошо. Пока что со мной обращаются неплохо. И у меня есть моя собственная отдельная камера. Я наконец смогу прочитать те книги, на которые прежде не хватало времени.

Корбин заметил на лабораторном столе высохшую капельку водорослей. Хорошо, что можно было сосредоточить на ней внимание.

– Еще одно, – сказал он, соскабливая капельку.

– Да?

– Мой день рождения. Это действительно день моего рождения? Или, точнее, день, когда меня достали из резервуара?

– Да. А что?

– Не знаю. Это не давало мне покоя. – Корбин обвел взглядом лабораторию. – А теперь мне нужно приниматься за работу.

– Да, конечно, – поспешно согласился Маркус. – В любом случае тюремщики вот-вот должны были сказать мне, что сеанс подошел к концу. – Его взгляд наполнился мольбой. – Быть может… быть может, мы еще…

Какое-то время отец и сын молча смотрели друг на друга. Их разделяли не только пиксели и расстояние.

– Не знаю, – наконец сказал Корбин. – Может быть.

Маркус кивнул.

– Береги себя, сын.

Он помахал рукой. Изображение исчезло. Пиксели вернулись в проектор.

Некоторое время Корбин сидел, слушая пульсирующее гудение чанов с водорослями. Затем он взял со стола скриб, открыл программу-журнал и быстро добавил запись:

«25 октября. По-прежнему мой день рождения».