Ричард Адамс - Майя

Внезапно Майя ощутила, что Леспа, сама милосердная Леспа, владычица снов и сердечных тайн, благосклонно взирает с небосклона на свою верную прислужницу, и молча склонила голову, вознося молитву богине. Затем она раскинула руки в стороны – и глухо, мерно застучали барабаны жуа, начиная вступление к сельпи.

Леспа, простая смертная, юная деревенская красавица, вприпрыжку отправилась в лес по зеленым весенним лугам. Росистая трава щекотала босые ступни, там и сям пестрели цветы, кое-где попадались островки непросохшей грязи. Девушка, обиженно надув губы, остановилась обтереть испачканные пятки – сначала одну, потом другую, – увидела неподалеку желтый полураспустившийся цветок, сорвала его и воткнула за ухо. Тело ее изнемогало от неутоленного желания, сгорало от неразделенной страсти – возлюбленный Леспы, юный кузнец Балтис, ушел на войну.

В самые первые минуты танца Майя поняла намек, скрытый в словах Байуб-Оталя о том, что Фордиль играет лучше киннариста из «Зеленой рощи». Она и не подозревала об истинном мастерстве музыканта. Отрывистые аккорды киннары странным образом предвосхищали Майины движения, не следовали за ней, а, наоборот, звали ее за собой, как если бы она изображала музыканта для зрителей, преломляла и отражала звуки чудесной музыки в зеркале танца.

Вот из рощицы выпорхнул кайнат, сверкая золотисто-пурпурным оперением в ярких солнечных лучах, и девушка, прикрыв глаза рукой, зачарованно следила за его полетом. Потом, спохватившись, Леспа направилась к опушке, где в зарослях жерухи журчал ручеек.

Танцуя первую часть сельпи для Оккулы, Майя всегда разделяла грусть неведомой девушки, вынужденной проводить в одиночестве самое восхитительное время года – весну, когда природа пробуждается от зимней спячки. Танцовщице важно было изобразить всю глубину этого чувства, по контрасту с последующим представлением. Мучимая одиночеством девушка печалилась посреди буйства весенних красок – протяжные звуки киннары и еле слышные всхлипы барабанов жуа подчеркивали проникновенную грусть этого образа.

Однако вступительную часть танца пора было заканчивать. Леспа нагнулась, сорвала стебель жерухи, пожевала его, потом растянулась на траве, нежась под солнцем, поковыряла в зубах прутиком, поймала лягушонка, посадила его к себе на ладонь – и выпустила обратно в ручей. Барабанщик, искусно следуя движениям Майи, передал всплеск воды быстрым, резким ударом бронзового наперстка по выдолбленному леку. Леспа вздрогнула, будто от неожиданности. Зрители одобрительно рассмеялись, оценив не только шутку, но и мастерство исполнителей. Чуть погодя девушка встала, высвободила подол из цепких плетей шиповника, перелезла через изгородь и вошла в лес – Майя скрылась в сумраке неосвещенной половины залы.

Почти сразу же – Фордиль стремился держать зрителей в напряжении, а потому не стал затягивать переход к следующей части танца – ритм музыки сменился; киннара умолкла, по зале разнеслась быстрая легкая дробь леков. Теперь Майе предстояло перевоплотиться в Шаккарна, который весной тайком сбежал из небесного дворца богов, чтобы побродить по земным лугам и лесам. Он был еще далеко, еле слышные шаги постепенно приближались, напряжение и тревога зрителей все возрастали, и тут, будто по заказу, два масляных светильника замигали и погасли. В зале воцарилась мертвенная тишина, только дробно перестукивались два лека, будто раскатистое эхо вторило топоту копыт по каменистому склону холма.

Оккула рассказывала Майе, что иногда танцовщица исполняет роль Шаккарна в маске с рогами, так что бог предстает перед зрителями так же явно, как Леспа. Однако такое выступление нарушает древние традиции сенгуэлы, тонды и других ритуальных танцев. «Понимаешь, банзи, – объясняла подруга, – хорошенькой девчонке легче исполнять роль Леспы и надевать маску Шаккарна, но это не настоящая сенгуэла. Искусная танцовщица перевоплощается в Шаккарна, заставляет зрителей видеть не себя, а нечто иное». Именно так Оккула исполняла танец отважной охотницы на празднестве дождей, когда Ка-Ротон заколол себя призрачным ножом.

Наконец появился Шаккарн: черный силуэт скользил между темными стволами-колоннами, получеловек-полузверь оглядывался по сторонам, принюхивался, запрыгивал в ручей и тут же выскакивал на берег, стряхивая капли воды с косматой шерсти; вот Шаккарн оскалился, облизнул губы, как пес, мимоходом потерся о пень – и внезапно исчез, так же неожиданно, как и появился, только зацокали, удаляясь, бегущие шаги. Пересвисты флейт звучали испуганным птичьим хором. Смутная тень растворялась в зыбком сумраке, только посверкивали в темноте круглые глаза и влажно поблескивала слюна на толстых губах – Шаккарн заметил что-то на лесной опушке, восторженно засопел и ящерицей юркнул в густые заросли.

Майя быстро и бесшумно перебежала вдоль затемненной стены залы на освещенную сторону; как только похотливый Шаккарн исчез в лесу, на опушке показалась красавица Леспа, собиравшая хворост. Время от времени девушка останавливалась, слушая заливистые трели зеленушки в чаще. Вот Леспа подошла к темному лесному озерцу, попробовала ногой прохладную воду…

Звонкие переборы киннар зажурчали струями ручья. Майя гибким движением скинула с плеч вишневый шелковый наряд, который с легким шелестом упал на пол; обнаженная Леспа ступила в озерцо и обхватила себя руками, ежась от холода. Пол пиршественной залы стал прозрачной водой, что дошла девушке до плеч; под ногами скользили камни на дне озера. Леспа набрала воды в горсть, плеснула в лицо, рассмеялась и встряхнула головой. Майя знала, где она сейчас, – у водопадов на озере Серрелинда.

Зрители сполна насладились прелестным зрелищем, рожденным в воображении Майи. Да, ее многие видели нагой – Сенчо, Кембри, Эльвер-ка-Виррион, Эвд-Экахлон, Рандронот… но сейчас она являла свою наготу сразу восьмидесяти зрителям. Перед Фордилем и его музыкантами Майя скрыла волнение под напускной смелостью, убеждая себя, как солдат перед боем, что никуда не денешься, повеление придется исполнить. Теперь же, в танце, она нашла усладу. Майя украдкой поглядывала из-за воображаемых струй на зачарованных зрителей, ощущала свою власть над ними и думала: «Я – Леспа, владычица сокровенных грез!» Ее нагота стала не просто соблазнительной приманкой для юношей, а величайшим откровением богини, трепетным и благоговейным.

Восторг кружил голову. Эту часть выступления нередко затягивали, оскорбляя богиню тщеславным самолюбованием, – именно об этом предупреждала Оккула. Но Фордиль снова пришел на помощь Майе. Ах, вот бы нырнуть еще разок, еще чуть-чуть поплавать, понежиться на песчаной отмели… Но нет, музыка торопила и звала за собой, требовала повиноваться богине, продолжать рассказ. Вот из леса к озерцу неторопливо вышел круторогий козел Шаккарн, беззаботно пощипывая траву. «Вы только поглядите! – говорила музыка. – Такого козла свет не видывал: белоснежный, с длинной шелковистой шерстью, острые рога изогнуты лирой, гладкие копытца отливают бронзой…» Леспа замерла в озерце, удивленно разглядывая чудесного зверя, который беспечно бродил по берегу, обрывая нежную молодую листву с кустов, а потом осторожно, с великой робостью, подошел к воде напиться. Леспа тихонько приблизилась к берегу, оперлась ладонями о песок, выбралась из озера и уселась на солнышке рядом с козлом.