Ричард Адамс - Майя

Кроме того, Майя боялась, что слухи о переправе через Вальдерру докатились и до самых глухих катрийских окраин и ей грозит неминуемая смерть или унижение, но все страхи оказались напрасны. Здесь, в глуши, крестьянам, охотникам, лесорубам и скотоводам было не до имперских слухов; люди жили повседневными заботами и радостями, их интересовали только новости о смертях, рождениях и урожае, так что Майю вскоре полюбили за покладистый нрав и легкость обращения. Разумеется, нашлись среди жителей и бывшие солдаты, которые участвовали в походах Карната, и в таверне за кружкой вина порой недобрым словом поминали бекланских потаскух, которые как сыр в масле катались, пока несчастных катрийцев гнобили в Дарай-Палтеше. И все же, по общему мнению, прошлое оставалось в прошлом, Майя – женщина приятная и смышленая, муж ее счастлив и доволен, так что больше и желать нечего. Понемногу все успокоилось, однако Майя по-прежнему побаивалась шепотков за спиной.

Отношения со свекром тоже складывались непросто: Зан-Бхаш-Краиль, вдовец и ярый сторонник короля Карната, некогда был знаменитым воином, его младший сын погиб в одном из сражений (хорошо хоть не при Вальдерре), а дочь вышла замуж за капитана терекенальтской армии. Зан-Бхаш-Краиль, хорошо осведомленный в делах и Катрии, и Терекенальта, разумеется, был наслышан о Майиных подвигах. Зан-Керель с самого начала встал на защиту жены и однажды за ужином, рассорившись с отцом, швырнул кубок через стол и пригрозил, что заберет семью и переедет в Дарай-Палтеш. Майя проплакала всю ночь и наутро, рыдая, заявила мужу, что все без толку, что она разбила ему жизнь и принесла одни несчастья, пока не сообразила, что ее поведение лишь усугубляет стоящие перед ним трудности. Ему нужна была поддержка здравомыслящей, рассудительной женщины, а не беспомощные жалобы бестолковой девчонки. Майя наконец-то осознала, что душевная стойкость и выносливость куда важнее безрассудной, отчаянной смелости. Зан-Керель обнял ее, поцеловал и поглядел в глаза.

– А в лагерь к ортельгийцам не хочешь прогуляться? – с улыбкой спросил он.

Майя рассмеялась, вспомнив о своих приключениях, и порывисто обняла мужа. Наутро, успокоившись, она отыскала свекра и провела с ним долгую беседу, после чего в семье воцарился мир, – в конце концов, покойная жена Зан-Бхаш-Краиля тоже была из Беклы. Свекор втайне был счастлив, что сын вернулся домой, и прекрасно знал, кому обязан его спасением, а после рождения внука, как и следовало ожидать, проникся глубоким уважением и любовью к Майе.

Майина беременность протекала тяжело, хотя местный лекарь уверял, что все идет как полагается: дитя – паразит на теле матери и высасывает из нее жизненные соки. Вдобавок у Майи из головы не шла судьба Мильвасены. Зан-Керель, встревоженный состоянием жены, нашел замечательный выход из положения. Однажды утром Майя проснулась и обнаружила, что у постели сидит Нассенда. Она недоуменно протерла глаза, решив, что ей привиделось, а потом с радостным криком бросилась ему на шею. Старый целитель, в субанском наряде из рыбьей кожи, обвешанный костяными амулетами, объяснил ей, что Зан-Керель отправил гонца в Мельвда-Райн к Ленкриту, ставшему субанским баном, с просьбой разыскать лекаря и прислать его к Майе.

– Расскажи мне о своих приключениях на Жергене, – попросил Нассенда за завтраком. – Двадцати минут на переправе мне на всю жизнь хватит.

К ужину Майя вышла в адамантовом ожерелье и снова показала Нассенде резную шкатулку с рыбами (теперь в ней хранились броши, булавки и прочие мелкие украшения).

– У-Нассенда, помните, в Бекле вы мне говорили, что она сделана из костей огромной рыбы?

– Помню, Серрелинда.

– А это правда?

– Чистая правда, и я даже нашел этому подтверждение.

Майя подумала, что он над ней подшучивает, и недоверчиво уставилась на него, но решила не обижаться. Присутствие Нассенды внушало ей уверенность в своих силах: все прошло, опасность миновала, и Майя преисполнилась благодарности к старому лекарю.

– А помните, как вы мне сказали, что в Субе я буду счастливее, чем в Бекле?

– Помню, конечно.

– Так вот, я теперь поняла, про что вы тогда говорили. Мне здесь очень нравится! Я раньше даже не представляла, какое это счастье… Ну, здесь ведь на Субу похоже, правда?

– Да, – вздохнул Нассенда. – Эх, жаль, Анда-Нокомис не дожил… Ему в Мельвда-Райне памятник поставили, с надписью: «Здесь покоится субанский бан, отдавший жизнь за своих подданных».

– Ему бы понравилось, – сказала Майя. – Может, он даже улыбнулся бы. Только он не за подданных жизнь отдал, а за меня. Я этого никогда не забуду. И Зан-Керель тоже.

Еще Нассенда рассказал, что Сантиль-ке-Эркетлис захватил Беклу после трехдневного похода под проливным дождем; Леопардов разгромили, Кембри погиб, и во всей империи отменили рабство. Впрочем, новости Майя выслушала равнодушно – теперь ее больше занимали хлопоты по хозяйству. Она только спросила об Эллероте, но о его судьбе, как и об участи Форниды и Эльвер-ка-Вирриона, Нассенда ничего не знал.

– Что случилось с Форнидой, никому не известно. Она исчезла бесследно, – сказал он.

– А в Палтеше что говорят?

– Ничего… – Нассенда покачал головой. – Странно все это. Может быть… – Он замялся. – Жестокая она, испорченная. Ну да ладно. Хвала богам, что в Бекле ее нет. А вспоминать о ней незачем.

– Шагре, – согласно кивнула Майя.

– О великий Шаккарн! Ты научилась правильно выговаривать?!

– Ну, здесь это слово тоже в ходу, – улыбнулась Майя. – Во всех случаях жизни помогает.

– Похоже, ты всем здесь довольна, – заметил Нассенда. – Ты ведь живешь так, как тебе нравится?

– Да.

– Я когда-то Кембри говорил, что в этом – секрет здоровья. Зря он меня не послушал.

Три дня спустя у Майи начались схватки. Роды продолжались больше суток. Майю неотвязно преследовали воспоминания о смерти Мильвасены, и, если бы не Нассенда, дело могло закончиться плохо – от местной повитухи толку было мало: чумазая старуха приволокла кроличью лапку и змеиную шкурку и, сокрушенно качая головой, бормотала неразборчивые заклинания. Нассенда быстро отправил ее восвояси и, успокоив Майю, объяснил ей, что делать. Она тужилась, и Нассенда, будто светильник, призывно горящий во мраке ее родовых мук, внушал ей спокойную уверенность в собственных силах. Похоже, роды он принимал не в первый раз и знал, что все закончится хорошо. Майя рассеянно подумала, что он наверняка спас бы Мильвасену.

Наконец она разродилась и поднесла Зан-Оталя к груди. Счастливый отец со слезами на глазах расцеловал жену и сына и, надев венок из планеллы (рождение девочки отмечали венком из трепсиса), отправился сообщить радостные вести обитателям усадьбы.