Ричард Адамс - Майя

Тут Байуб-Оталь негромко обратился к ней:

– Сколько тебе лет? Прости, но юным красавицам возраста скрывать незачем.

На самом деле Майя стеснялась своей молодости и говорить об этом не любила, но, спохватившись, сдержала резкий ответ, наклонилась к собеседнику и доверительным тоном сообщила:

– Пятнадцать, мой повелитель.

– Пятнадцать? – недоуменно переспросил он.

– Ага, – рассмеялась она. – Через несколько дней шестнадцать исполнится.

– И давно ты в Бекле? Твоя подруга сказала, что ты из Тонильды.

– Нет, в столице я совсем недавно, мой повелитель. А родилась я у озера Серрелинда.

– Я бывал в тех краях, на барке с приятелем катался.

– Ой, может, я вас там и видела, мой повелитель! Я в озере плавать страсть как любила.

– Ну, тебя-то я запомнил бы, – вздохнул он.

В словах его не было ни улыбки, ни теплоты. Майя удивленно поглядела на Байуб-Оталя, но он отвернулся к Гобасу, и с девушкой снова заговорили два молодых уртайца. Оккула, соскользнув с коленей Эвд-Экахлона, уселась рядом с ним на скамью и неторопливо ела виноград, утирая ладонью мягкие пухлые губы.

Один из уртайцев захмелел и отчего-то ожесточился.

– Откуда ты такая взялась? – со злобной ухмылкой спросил он у Оккулы. – В имперских землях такого народа нет, разве что в Зерае.

– Нет, я не из Зерая. Мои края подальше будут, – ответила Оккула. – Мне Зерай не грозит. А вам?

– Ха, похоже, бекланцы войной на твоих соплеменников пошли, твои сородичи бежали, а тебя не пожалели и бросили, вот ты в полон и попала. Ну и как тебе в неволе живется?

Эвд-Экахлон укоризненно покачал головой, но, прежде чем он собрался с ответом, Оккула медленно и почтительно произнесла:

– Тот, кто меня бросает, потом об этом горько жалеет. И тот, кто без причины насмехается, тоже порой жалеет. Хотя, вообще-то, я терпеливая.

Майя, хорошо зная нрав подруги, услышала в ее голосе скрытую ярость.

– Ишь какая разговорчивая! Умничаешь, да?! – презрительно бросил уртаец.

– Ка-Ротон, не зарывайся! – со вздохом оборвал его Байуб-Оталь, – похоже, во хмелю молодой человек отличался задиристым нравом.

– Где уж мне умничать, – с милой улыбкой заметила Оккула и предложила: – Давайте лучше…

– Фу, надо же, чернокожая девчонка! – Ка-Ротон брезгливо передернулся. – О Крэн, спаси и сохрани! – Он пьяно взмахнул кубком, и вино пролилось на обнаженное плечо Оккулы.

Эвд-Экахлон схватил юношу за запястье, но Ка-Ротон выдернул руку и обратился к Майе:

– Тебе положено за этой черной кошкой приглядывать?

В зубах у него застряли кусочки пищи.

– Нет, это она за мной приглядывает, – ответила Майя.

– Ну, ты хоть не дикарка. Ты мне приглянулась. – Уртаец поковырял в зубах, наклонился и облапил Майину грудь.

– Да, я дикарка, – внезапно объявила Оккула. – Если меня раздразнить, я на тебя порчу напущу, ты себя в самое сердце заколешь.

Ка-Ротон громогласно захохотал, хлопая себя по колену:

– Попробуй! Ничего у тебя не выйдет.

– Спорим? – предложила Оккула. – На двести мельдов?

– А у тебя есть двести мельдов? – презрительно осведомился Ка-Ротон.

Эвд-Экахлон и Байуб-Оталь внимательно прислушивались к разговору, но не вмешивались, с удивлением глядя на Оккулу.

– Есть, не сомневайся, – ответила чернокожая невольница. – Ну что, поспорим?

– Поспорим, если тебе денег не жалко, – ответил уртаец. – Не знаю, что ты там задумала, но…

Оккула легонько коснулась его плеча:

– Смотри не сбеги.

Она встала, подошла к Эльвер-ка-Вирриону и с улыбкой стала что-то объяснять. Молодой человек выслушал Оккулу, благосклонно кивнул и, подозвав раба, отдал какие-то распоряжения. Слуга с Оккулой удалились из пиршественной залы.

Чуть погодя невольник вернулся и начал гасить лампы.

В пиршественной зале остались гореть немногочисленные светильники, и Майя задрожала от радостного волнения, смешанного с гнетущим предчувствием беды, – словно пугающий рассказ о призраках и демонах внезапно оказался правдой, а не вымыслом. Что задумала Оккула? О чем она говорила с Эльвер-ка-Виррионом? Майя вспомнила отчаянные, дерзкие поступки Оккулы в Пуре и в доме Лаллока и с тревогой поняла, что разгневанная подруга намерена каким-то образом отплатить уртайцу за оскорбление. Но как простая невольница отомстит знатному господину? Майя знала горячий, буйный нрав подруги; Оккула часто вела себя дерзко и вызывающе, но до сих пор ей это сходило с рук. Чернокожая девушка никому не прощала даже малейших оскорблений, и Майя боялась, что гордая дочь Серебряного Теджека, попавшая в неволю, однажды не вынесет бесконечных унижений и погибнет, восстав против своих поработителей.

Майя с трудом сдержала желание броситься к Эльвер-ка-Вирриону с просьбой вернуть подругу и не позволить ей совершить задуманное, однако здравый смысл возобладал: Оккула наверняка знает, что делает, а потому следует во всем полагаться на нее, даже если затея окончится плачевно для обеих. Майя испуганно сжалась в комок и молча сидела среди уртайцев.

Внезапно на помост поднялась Неннонира и подошла к Эвд-Экахлону. Наследник уртайского престола заулыбался во весь рот и восторженно потянулся к шерне, пытаясь усадить ее к себе на колени. Майя вспомнила, что Эльвер-ка-Виррион просил Неннониру снизойти к мольбам незадачливого поклонника. Шерна с очаровательной улыбкой уселась по левую руку от Эвд-Экахлона, напротив Майи, и только хотела что-то сказать, как из-за колонн у входа донесся глухой рокот барабанов.

Все разговоры прекратились, гости замерли в ожидании. Стало ясно, что сейчас начнется представление. Светильники на дне бассейна погасли, и весь центр пиршественной залы погрузился в полутьму, только там и сям дрожали островки неверного света.

В просвете между колоннами мелькнул черный силуэт барабанщика; ладони с бронзовыми наперстками на пальцах выбивали частую дробь на длинных изогнутых барабанах, прикрепленных к поясу.

В империи под барабанный бой исполняли различные танцы. Сейчас музыкант играл на паре барабанов, называемых лембасы. Один барабан, жуа, представлял собой глубокую бронзовую чашу, обтянутую кожей; второй, лек, был выдолблен из извилистого ствола дерева бола и в умелых руках отзывался множеством звуков – и звонкими ударами, и громыханием, и резким клацанием, и частыми хлопками, и шорохом, похожим на шелест ветвей под ветром. Искусные барабанщики могли и воспроизвести умиротворяющее журчание лесного ручья, и увлечь слушателей воинственным маршем.

Тяжелые лембасы покачивались на поясе барабанщика, а сам музыкант изгибался в разные стороны, отбивая мерный, глубокий ритм на жуа и заставляя лек издавать резкие, отрывистые звуки, похожие на треск хвороста под ногой. Погруженная в полумрак зала превратилась в лесистый овраг, где сновали невидимые звери.