Наталия Нестерова - Витязь. Тенета тьмы

Черт! Да они с ума посходили!

— Это Котика девушка, — пояснила Алина, появляясь в дверном проеме. — Деревенские традиции попроще наших. Вот Маруся и приехала. Мне это нравится, мам.

Ирма, неловкая, постанывая от тупой боли в спине, собирала бумаги — и рассыпала их еще раз. Медленно разогнулась и уставилась дочери не в глаза — в переносицу.

— Котика — что?

— Баба я Димкина, — сказала Маруся, воздвигаясь за Алинкой, и Ирме показалось, что бесцеремонная, наглая деревенская тетка заслонила весь свет и выдышала весь ее, Ирмин, воздух в ее, Ирминой, квартире, с величайшим трудом выцарапанной в процессе развода из Коли Панченко.

— Вот — это? — Ирма постаралась как можно обиднее произнести краткую фразу, и у нее получилось. — Это — с Котиком? Дима… он… Алина, детка, дай женщине денег на такси, и пусть она немедленно едет к себе на станцию Строитель в Мытищи, или откуда она там. И чтобы ноги ее не было в нашей квартире.

— Мама, ты говоришь, как городской… сноб! Как расист! А она видела, как пробудился дракон, мама! И как Мастер Войны поднимал свою корабль из болота! Мой Мастер!

— Мастер, — выдохнула Ирма, сжимая кулаки. — Ваза. Воительница!

— А ты, Ирина Викторовна, не гневайся, тебе не полезно, — медленно выговорила Маруся, и в воздухе запахло грозой. — И не жадничай. У тебя тоже, как-никак, свой мужик есть, а Димку уж можно и отпустить.

Неизвестно, что вынесло Ирму больше — «тоже», с протяжным круглым «о» или добавочка в виде запростецкого «как-никак», которую она сама не желала применять даже к своему теперешнему неопределенному социальному статусу…

«Встречаются».

Как-никак.

Деревенская дылда выдала лучшее определение того, что происходило с Ирмой.

— Вон, — железно сказала женщина.

— Мама!

— Во-он…

— Ах так? Ну, мы и сами уйдем, мама! А между прочим, могли бы объединиться, и вместе…

Маруся подбоченилась.

— Я-то уйду. Уйду, мужика своего искать. Своего! — повторила она бронебойно. — А что ты виды на него имела, я уж поняла! Мужик-то хороший. Молодой!

Молодой — это слово напоследок резануло по живому, и Ирма, потерявшая остатки самообладания, взвизгнула и запустила бумагами в вазу, которая даже не покачнулась, и закричала, яростно вбивая утепленные пятки в паркетные плашки, что-то на тему деревенских нахалок и излишнего веса.

Алина тоже топнула ногой, как норовистая лошадка.

— И уйду! И уйдем! Раз ты не понимаешь, мама! Потом сама будешь звонить и мириться!

Она круто развернулась и начала сгребать со стола все, что попалось под руку, — ключи, кошелек, сумочку, брошенную впопыхах при входе, еще какие-то безделушки.

Космическая корабль, невиданное Беломорье, ее бесследно канувший странный мужчина, которого она впервые увидела вот тут, в мамином кабинете, безжизненно простертым на окровавленных простынях… он, может быть, именно сейчас пропадает — где-то, неизвестно где!

Их мужчины! Золотой дядя Тай, который может плести косички, и дядя Котик, добрый и хороший, подаривший пони Филю, классные барабаны и дух очаровательной вседозволенности…

— Пойдем, Маруся! Раз так, станем жить у Котика! И сами будем матери дома!

Гулко хлопнула дверь.

В квартире стало оглушительно пусто. Напуганный толстый черный пес не решался вылезти из-под мебели, а кот Пиксель осторожно водил усами, пытаясь понять, что же произошло — и что следует сделать дальше. Как лучше в равной степени послужить великой звездной империи Гертай, да сияет вечно ее Белое Солнце, и не менее великой, но пока находящейся в подчиненном положении планете Панцырь?

И еще — не обидеть геян. Неплохие в общем-то гуманоиды. Слишком суетливые, но неплохие.

Подошел к Ирме, забрался всем мягко-пушистым телом на колени и включил мурчание.

На полную мощность.

Ирма пожалела не просто скоро. Она пожалела сразу, немедленно, как только за девушками закрылась дверь. Бросилась в подушки, плакала, отчаянно, по-детски, искренне, навзрыд. Схватила айфон… бросила. Схватила снова. И через десять или пятнадцать минут, подтянутая, подкрашенная, сдержанная, вышла и привычно села в машину.

Куда угодно — только прочь.

«Я дострою дом, — упрямо шептала Ирма сама себе, — я дострою, и стану… матерью. Я буду жить за городом, брошу бизнес. Средства выводятся с потерями… с потерями. Но эти потери — ничто по сравнению с возможностью потерять саму себя. Потерять. Я извинюсь… пусть она будет, эта капитан Айсберг, котикова баба, черт ее побери, если Алинке с ней проще… пусть будет… пусть…»

И Ирма снова разрыдалась, не удержав за рулем бесстрастной деловой маски.

Кое-как припарковалась и плакала, упав лбом на баранку.

Стекло деликатно тронули. Ирма оторвала лицо от ладоней, ожидая увидеть инспектора или запертого автомобилиста… но крупным дорогим перстнем к ней стучался Михаил Ростилавович Чар.

— Это очень удачно, что мы встретились таким образом, — мягко говорил Чар спустя полчаса. — Представляете, какое совпадение — вы остановились именно около моего центра. Стрессы лучше врачевать по горячему, Ирма Викторовна. Конфликт с дочерью был неизбежен. Увы, старшие дети по-разному воспринимают появление младших… особенно если разница в возрасте велика. Тут и зависть, и ревность, и масса иных сложных чувств. Сегодня я приглашаю вас в группу, вот сюда пройдите, Ирма Викторовна. Можно сесть на пуф или на пол. Просто включайтесь — общие энергии, вопросы и ответы поднимут вас на иной уровень осознания женственности и позволят обретать ключи…

Ирма, как кролик, зачарованный удавом, полезла наружу из машины, на ходу растирая тушь и слезы по щекам бумажным платочком.

Группа состояла из пятнадцати дам разного возраста — проколотых гиалуроновой кислотой и ботоксом деловых стерв с бриллиантами, подобранными не к одежде и случаю, а по принципу «у кого дороже». У всех этих женщин в анамнезе был развод, безумные игры с беременностями — ЭКО, суррогатное материнство, зачатие от негра, от двух негров… Одна дама, родившая в пятьдесят, проклинала все на свете, особенно грудное вскармливание, ради которого вынула силиконовый третий размер, и истово катила бочонки с зажжённой смолой на старшую дочь, отказавшуюся нянчить младенца. Ирма слушала ее реплики и будто смотрела фильм ужасов — стараясь не включаться, но периодически внутренне сжимаясь от отвращения и страха.

Михаил Ростиславович, который восседал посреди этого громокипения в белоснежной рубахе в пол (и когда только успел надеть?) и в ожерелье из живых роз, нанизанных на длинный шнур, исключительно вовремя подавал короткие реплики. И черный шум этой странной компании вдруг обретал глубину и смысл, наполненность и даже особое значение.