Наталия Нестерова - Витязь. Тенета тьмы

— Ты сможешь идти?

— Смогу… Ринрин… Это потому, дверг, потому что… вы смешали все, что нельзя смешивать. Ринрин и ты… проклятый орк, оруженосец Тайтингиля, а теперь еще ты притащил паука и говоришь, что он друг… она ушла, чтобы забыть, — выдыхал Лантир, и алая кровь сочилась между сочленений доспеха, между пальцами эльфа. — Все изменилось… испортилось…

— Лучше молчи, — оборвал стражника Вайманн. — Молчи. И… паук… идет со мной к дайне Ольве. К Оллантайру. Я… пообещал ему.

Ольва, — горько усмехнулся Лантир. — Конечно. Куда еще. К Ольве. Она была первая. Мыслимое ли дело, великий король, сын великого короля, наследник высочайшей крови… и человеческая женщина, иноземка, да еще и…

Лантир плюнул наземь, чтобы избавиться от горечи и пепла во рту; слюна была темной.

Вайманн обнимал Ринрин и не смотрел на него больше. Паук собрался в черный встревоженный ком.

Иррик наконец тяжело поднялся на ноги, опираясь на валун, и уставился на чудовище.

— Я отнесу тело Ринрин на окраину Россыпей и там схороню, — сухо сказал дверг. — Отнесу, а потом вернусь за тобой, эльф. Потом. И не смей говорить мне, что я делаю что-то не так, Лантир-стражник, Лантир Покинувший Лес, потому что, клянусь Молотом Творца…

Эльф усмехнулся и качнул головой.

— Далее, — сурово и собранно продолжал дверг, — мы отправимся в замок Золотой Розы, и уже оттуда я пойду в Тенистую Пущу Оллантайра, чтобы завершить назначенный путь. Вернуть бляху. Сопроводить ее случайного носителя, кем бы он ни был. Мы пойдем.

— Хорошо, я буду ждать здесь, — прошептал раненый эльф, не сводя взгляда с паука. — Я не дойду сам так далеко… Если надо, стану драться, не сходя с места. Делай как знаешь, дверг. Ринрин…

— Я… я помогу, — скрипнул паук. — Братья вернутся. Ты умрешь. Надо вместе.

— Как ты поможешь? — скривился Лантир. — Как, чудовище?

Горячее, твердое, круглое и неодолимо сильное тело врага молча приблизилось к нему. Прежде чем эльф успел поднять клинок или сказать хоть слово протеста, паук обхватил его лапами и перекинул через себя, только меч брякнул по камням. Лантир ругнулся и принялся выворачиваться, но…

— Идем, — как ни в чем не бывало, сказал паук. — Братья. Скоро. Смерть. Идем вместе. Могу нести. Не трудно.

— Ольва, — простонал Лантир, бессильно опуская голову, — Ольва, дверги, пауки… Б-бляха! Опять… Ольва… помощь… от паука… ненавижу… — и добавил шепотом по-эльфийски несколько крепких слов.

— Что значит «эстайн»? — спросил паук, будто вовсе не слыша его ругани. — Красиво. Не знаю такой речи. Не… ел… таких. Когда ешь мозг, знание приходит.

Он шел рядом с двергом, лапы точно вставали между камней.

— Это на его языке, — сказал Иррик. — Такое слово.

— Неправильный, — прохрипел Лантир. — Значит — неправильный! Мягко говоря…

— Я неправильный, — подтвердил паук. — Я буду Эстайн. Имя. Иметь имя — честь!

Вайманн осторожно выбирал дорогу окованными металлом сапогами, потому что уронить его ношу было нельзя.

Это эльфы знали Чертоги и Забвение, а для Иррика все, что еще оставалось от Ласки, было сейчас в его руках, крепко прижато к сердцу.

Вот так.

Свет плыл где-то под самым потолком, сходясь и расходясь кругами. Все нейроны были будто перемолоты и торопливой рукой снова затолканы в череп, и теперь жижа из мыслящей субстанции вяло вытекала через глазницы и уши.

Вдоль хребта спускался настойчиво бьющий пульс. Руки, ноги — все казалось даже не отдельным, а разломанным на куски, разобранным и перепутанным, как у старого киборга, который сестры решили разобрать и собрать как попало, чтобы посмеяться над мучениями покалеченного агрегата.

Сестры.

Девочки.

Самые лучшие. Урожденные Матери, призванные вести за собой народ — и властвовать над такими, как он.

Над мальчиками.

Он, мальчик, вспомнил лицо лучшей из лучших — растерянное, с глазами, превратившимися в черные испуганные кляксы. Она насмехалась и говорила, что ему никогда не сравняться с Матерями. Что он негодный. Но теперь и она испугалась.

«Что ты сделал? Бежим, спасайтесь!» — Мальчик еще слышал ее голос, а потом по голове словно ударил красный молот.

Он потерял себя. Потерял сознание и понимание, потерял даже униженность рожденного будущим мужчиной. От него осталось только движение, реагирующее на движение.

Девочек, сестер, а то и самого главного героя страшных событий спасла старая Матерь, майор из охраны — бывалая, битая сединой. Удар в основание черепа — и мальчик, превратившийся в смертельный вихрь, все же упал.

И теперь он лежал на спине, опутанный кандалами и трубками, постепенно осознавая себя.

Первым пришел ужас: а если он убил и ее? Смелую девочку с ошеломительно-черными глазами… лучшую из лучших… а ведь он только хотел доказать, что и он на что-то годится…

Старый медик в желтом, мужчина, служащий Матерям, замер и отошел, не разгибая спины, увидев стремительно приближающуюся черную тень.

— Госпожа Мастер Войны…

— Больше нет, — криво усмехнулась она, укладывая мечи на больничную койку. Длинная черная сигара нещадно коптила в углу ее идеально очерченного рта, слегка заштрихованного возрастом.

Горячая ладонь легла на лоб мальчика.

— Сколько ты выпил крови?

Он сказал. Он выпил меру. Залпом, чтобы девочки, и особенно та, лучшая из лучших, не считали его больше пустым местом.

Праматерь осмотрела капельницу, кандалы, поправила. Погладила его по скуле.

— Мальчик…

Касаться его было нельзя. Никто не касался, и даже на лице медика проступало странное выражение, при виде которого хотелось рыдать и драться — удивительная смесь гадливости, страха и восхищения. Но она сама была такова же, прекрасная и грозная женщина, его Праматерь. Совершенная. Проклятая.

Она знала, что будет, если потомок Черных Линий вкусит животные ДНК, чужие аминокислоты, не прошедшие сложные процессы переработки и сублимации. Для них существовал специальный синтетический корм — для великой женщины, чья статуя грозила мечом небесам над одной из великолепнейших площадей Гертая, и ее негодного внука с белыми глазами.

Когтистая рука внезапно стиснула его шею, и мальчик понял, что смерть, помноженная на смерть, иного дать не может.

— Ты. Выпил. Меру. Крови, — медленно выговорила она, глядя, как дрожат его губы и закатываются глаза. — Твоя матерь воюет с врагом у звезд, а ты выпил меру крови.

Он по-прежнему не чувствовал боли. Он никогда ее не чувствовал. Просто не стало воздуха, и даже пульсация покинула плоть. Умирать оказалось не страшно, тем более от родной руки великой Праматери, доселе сжигавшей неугодные Империи звезды…

Незаслуженная честь для того, кто завершил древний славный род.