Кристофер Паолини - Эрагон. Наследие

Кстати, как заметил Эрагон, искусство владения собой было чертой, весьма среди эльфов распространенной и культивируемой. Особенно этим отличался Оромис. Он столь безукоризненно владел собой, что его не способны были поколебать никакие сомнения и тревоги. Эрагон считал сдержанность эльфов не только общим свойством этого народа, но и естественным результатом их довольно сурового воспитания, широчайшей образованности и владения древним языком. Говорить и думать на языке, не позволяющем лгать – да еще и сознавая при этом, что любое твое слово способно выпустить на свободу некие магические чары, – было не просто нелегко. Это не позволяло проявлять ни малейшей беспечности ни в мыслях, ни в речах, воспитывало некий внутренний запрет на демонстрацию собственных чувств, не позволяя выплескивать эмоции наружу. И, как правило, эльфы обладали куда более высоким уровнем самообладания, чем представители других рас.

Несколько минут они с Арьей мысленно сражались друг с другом – он пытался уйти от ее железной хватки, способной сломать любые преграды, а она стремилась поймать и удержать его, дабы иметь возможность мысленно навязать ему свою волю. Несколько раз она его ловила, но ему все же удавалось вывернуться и уйти, хотя он понимал: если бы она действительно желала ему зла, спастись было бы невозможно.

Все это время их души находились в самом тесном соприкосновении, и Эрагон постоянно чувствовал, как некая диковатая музыка волнами проходит через темные пространства сознания Арьи и уносит его куда-то, разделяя его разум и тело, грозя поймать его в силки каких-то странных колдовских мелодий, для которых на земле не нашлось бы аналога. Если честно, Эрагон с наслаждением отдался бы на волю этой колдовской музыке, если бы не сознавал, отбивая непрекращающиеся атаки Арьи, что люди редко хорошо кончают, попав под влияние эльфийской души. Он мог бы, разумеется, выйти из этого поединка и невредимым. Ведь в конце концов он все-таки был Всадником! Он был иным, чем другие люди. Но все равно риск в этом был, а до такой степени рисковать Эрагону не хотелось – во всяком случае, пока ему хотелось сберечь собственное душевное здоровье. Он же знал, как суровый страж Насуады Гарвен, проникнув в разум Блёдхгарма, превратился в мечтательного, придурковатого губошлепа.

И Эрагон, как мог, сопротивлялся искушению поддаться воле Арьи, подчиниться зову этой таинственной музыке мыслей.

Затем к их борьбе присоединились Глаэдр и Сапфира – иногда противостоя Эрагону, иногда его поддерживая. Старый дракон сказал Сапфире:

«Помни, Сверкающая Чешуя, ты должна быть в этом столь же умелой, как и Эрагон».

Помощь Сапфиры оказалась для него весьма существенной. Вместе они вполне – хотя и не без труда – могли противостоять мысленным атакам Арьи. А два раза им совместными усилиями даже удалось подчинить себе эльфийку. Но если Сапфира оказывалась на стороне Арьи, они обе настолько превосходили Эрагона силой своего разума, что он, оставив любые попытки атаковать, уходил все глубже «в тыл» – внутрь собственного «я», – сворачиваясь там в клубок, точно раненый зверь, и лишь повторял про себя обрывки стихов, выжидая, когда улягутся волны мыслительной энергии, которыми эльфийка и дракониха хлестали его.

Наконец, Глаэдр велел им разделиться, а сам объединился с Арьей против Эрагона и Сапфиры. Они провели еще один тренировочный бой – точно встретившиеся в бою два Всадника, каждый на своем драконе. В течение первых, весьма напряженных, мгновений казалось, что силы их примерно равны, но в итоге сила, опыт и хитрость Глаэдра в сочетании со строгой и точной тактикой Арьи оказались для Эрагона и Сапфиры непреодолимыми, и они были вынуждены признать свое поражение.

Чувствуя, как сильно недоволен этим боем Глаэдр, Эрагон пообещал старому дракону:

«Завтра мы постараемся сражаться лучше, Учитель».

Настроение Глаэдра после этих слов стало еще более мрачным. Похоже было, что даже он несколько устал.

«Ты и так хорошо сражался, младший брат, – сказал он Эрагону. – Я не мог бы требовать большего ни от тебя, ни от Сапфиры, если бы вы оба на Врёнгарде были моими учениками. Однако я совершенно не представляю, как за какую-то неделю обучить вас всему, что вам знать и уметь было бы необходимо. Время утекает сквозь зубы, как вода, и скоро его совсем не останется. На то, чтобы обрести мастерство в бою умов, требуются годы, десятилетия, сотни лет! Но даже и тогда еще есть, чему поучиться. Есть, что открыть для себя нового – и о себе, и о своих врагах, и обо всем на свете». – Глаэдр еще что-то сердито проворчал и умолк.

«Что ж, значит, мы научимся тому, чему успеем, а дальше пусть судьба сама решает, – сказал Эрагон. – И потом, хоть Гальбаторикс и тренировал свой разум и силу целых сто лет, все же с того времени, как ты давал ему уроки, тоже прошло немало времени, и он наверняка кое-что успел за это время и позабыть. Так что я уверен: с твоей помощью мы сумеем его победить!»

Глаэдр фыркнул:

«А твой язык становится все более гладким, Эрагон Губитель Шейдов!»

Однако чувствовалось, что он явно доволен. Он разрешил всем своим «ученикам» поесть и отдохнуть и прервал свою с ними мысленную связь, не прибавив более ни слова.

Эрагон был уверен, что золотистый дракон по-прежнему наблюдает за ними, однако его присутствия больше не чувствовал, и ему вдруг показалось, что его окружает какая-то холодная пустота. Холод этой пустоты обволакивал его руки и ноги, ознобом пробегал по спине.

Вместе с Сапфирой и Арьей он продолжал сидеть в полутемной палатке, чувствуя, что никому из них ни о чем говорить не хочется. Затем Эрагон все же заставил себя подняться и сказал:

– Ему, похоже, стало лучше. – Он сам удивился, как странно ломко звучит его голос, словно он очень давно им не пользовался; он потянулся к бурдюку с водой.

– Все, что сейчас происходит, очень хорошо для него, – кивнула Арья. – И ты для него очень подходишь. Иначе – при полном отсутствии цели в жизни – горе просто убило бы его. То, что Глаэдр вообще как-то выжил, уже само по себе… потрясает. Я восхищаюсь им. Мало кто – люди, эльфы или драконы – может продолжать нормальную жизнь после такой утраты.

– Бром смог.

– Бром по-своему был не менее выдающейся личностью, чем Глаэдр.

«Если мы убьем Гальбаторикса и Шрюкна, то как, по-вашему, отреагирует на это Глаэдр? – спросила мысленно Сапфира. – Будет ли он продолжать жить или же просто… уйдет в пустоту?»

В глазах Арьи блеснул отраженный свет факела, когда она посмотрела на Сапфиру и сказала:

– Только время может ответить на этот вопрос. Надеюсь, что он продолжит жить. С другой стороны, если мы с триумфом войдем в Урубаен, одержав победу над Гальбаториксом, Глаэдр, вполне возможно, сочтет, что его миссия выполнена и жить без Оромиса ему более не имеет смысла.