Сегодняшний вчерашний день (СИ)

Аборигенка промолчала.

Ян почувствовал себя оскорбленным. Она как-то очень уж скептически относилась к его возможностям. Может для него это и хорошо (конспирация на высоте), но гордость задевает. Впрочем, о чем он? Какие глупости — гордость! Есть на свете вещи поважнее.

— Ну и ладно. — Ян выпрямился, оглядываясь. В первую очередь, он предпочитал доверять своему слуху и зрению, а потом уже чьим-то инстинктам. Затем спросил:

— Я хоть какие-то вопросы могу задавать?

— Можешь.

— Вы покидаете город, бываете наверху?

— Да.

— И что вы там делаете?

— Собираем плоды, охотимся.

— А как на счет хищников? Птиц и прочих?

— Мы опасаемся их. Как и человеков.

— Вы наверняка маскируетесь? Поэтому вас так редко удается увидеть?

— Нет. Слышим издалека, поэтому нас трудно увидеть, если мы сами того не захотим.

— А человеки, какие с ними отношения?

— Никаких, — аборигенка перестала отковыривать улиток и стала собирать добычу в подол туники. Янат равнодушно оценил ее длинные сильные ноги, когда навья задрала край одежды, сооружая карман:

— Но не воюете же?

— Нет. Не воюем, не дружим, иногда совершаем мену.

— Поселения аборигенов далеко?

— Да. Раз в год мы навещаем изгнанных сестер или братьев.

— Погоди, погоди, — вскинулся Ян, — так ты же говорила — изгнанники, что мертвые.

— Мертвые и есть, — подтвердила навья, медленно направляясь обратно в сторону лодки. Янат горным козлом запрыгал за ней, стараясь не подвернуть ноги.

— Я не понимаю, — наконец сознался он. Аборигенка повернула к нему постную физиономию, остановилась на минуту и пояснила:

— Мы не разговариваем с ними, не касаемся. Приносим дары и забираем послания. Наша благодарность за их жертву. Изгнание не наказание, это участь. Те, кому выпало несчастье вести человека до поселения отмечены печатью земли. Если останутся в городах, навредят другим. В поселении человеков они живут отдельно, сами по себе.

Ян оценил монолог. Это была целая речь в сравнении с их прежним обменом короткими фразами. Он старался быть мягким и доброжелательным. Понимал, что если резким словом обидит или напугает навью, их хрупкое перемирие разобьется как стекло и она снова замолчит.

Аборигенка задумчиво добавила:

— Я ведь уже спасала твою жизнь один раз. Когда вы с Желтокожим тонули в озере. Ты больше доверял мне тогда. Нам пришлось использовать отраву. Горе превращает умного человека в глупца. Тогда, попытавшись сбежать, ты бы погиб, а меня нигде бы не приняли. Теперь я верю, ты хочешь выжить. — Ее чуть навыкате влажные глаза, заблестели сильнее.

— И раньше хотел, — нахмурился Янат.

— Не знаю, — тихо ответила аборигенка, устраиваясь возле лодки и осторожно высыпая улиток на камни. — Смерть друга. Ты словно потерял голову. Я задам вопрос?

— Конечно, — сказал Ян.

Навья достала из сумки плоскую миску и стала осколком камня разбивать ракушки. Получалось у нее это ловко и аккуратно. Бежевые шарики улиток она складывала в миску. Аборигенка так долго молчала, что Янат решил, она передумала задавать вопросы. Он наблюдал за ее движениями, понимая, что пытается побороть чувство отвращения к незнакомой и неаппетитной пище. Но голод не тетка, а жрать ему хотелось неимоверно.

Горка очищенных улиток в миске росла. Рука навьи методично поднималась и опускалась. Ян понимал, он снова поддается эмоциям, хотя делать этого категорически нельзя, но удержать в узде раздражение было непросто. Он вспоминал о кошмарах, о чувстве беспомощности и дурноте, думал о жестокости тех, кто убил его друга и даже не попытался оправдаться, объяснить, что случилось. Ему захотелось взять осколок камня и треснуть по голове навью. Он почти увидел, как делает это, и вдруг наваждение рассеял ее тихий голос:

— Полегчало?

— Ты наводишь мороки? — рявкнул Янат, вскакивая и отступая на шаг назад.

— Я говорила с землей. Если бы меня не изгнали, то стала бы илье, — навья взяла из сумки чашку и набрала воды из озера, затем, снова порылась в бездонных плетенных недрах и насыпала в воду серый порошок, — но земля решила иначе. И я не хочу, чтобы ты действительно стукнул меня по голове камнем.

Аборигенка вылила получившуюся кашицу в миску и стала перемешивать с улитками. Янат сел на каменную плиту, скрестив руки на груди. Он вынужденно признал, что аборигенка в данной ситуации ведет себя умнее, чем он, представитель развитой цивилизации, позволяя ему спустить раздражение, но при этом никому не причинить вреда.

Ян вежливо улыбнулся:

— Задавай вопрос.

— Ты ведь не человек? Слишком уж быстро оправился от яда.

— Как сказать… мои родители, один из них не человек. Поэтому я такой. Илье — ваши жрецы? Они служат земле?

Но навья, похоже, потеряла интерес к разговору, и последние вопросы Яна стойко игнорировала, предложив вместо ответов поесть. Она первая взяла улитку и спокойно отправила ее в рот. Чуть поколебавшись, Янат последовал примеру аборигенки.

Мясо напоминало безвкусное желе, не обладающее сколь-нибудь ярким вкусом, но серая кашица, покрывающая его, давала кислинку. Она же, судя по всему, умертвила улиток до того, как путники приступили к трапезе.

Янат быстро наелся. Он удобно устроился на камнях и смотрел на озеро, любуясь мерцанием грибов и танцующими на стенах пещеры бликами от воды. Навья тщательно вымыла миски и снова спрятала их в сумку. Ян лениво, вполглаза следил за ее действиями и думал о том, что будет дальше:

— Меня зовут Янат, можно Ян, — негромко произнес он.

— Мусса, — ответила аборигенка, — теперь нам нужно поспать. Потом поплывем дальше.

— Я посторожу.

Навья впервые улыбнулась и покачала головой:

— Не имеет смысла. Червя ты не услышишь, а больше здесь никого нет. Спи, человек. Нам будет трудно на новом месте. Там мы снова окажемся каждый сам по себе.

Янат расценил слова девушки как знак доброжелательного отношения и устроился на двух относительно плоских каменных плитах. Мусса скоро уснула, а Ян все ворочался, пытаясь придумать хоть какой-нибудь способ добраться до базы живым.

Ему снился Кэро. Живой и невредимый. Он с виноватым видом о чем-то говорил, но Ян не понимал о чем, его переполняла ненависть. Хотелось схватить камень побольше и с размаху опустить на голову друга. Он не понимал, что с ним твориться, почему его обуяло бешенство вместо искренней радости, видел вблизи черные глаза Кэро, его губы шептавшие: «Янат сохо» и кричал от боли, разрывающей грудную клетку, выворачивающей его спазмами наизнанку.

Ян сел рывком, прижимая руки к животу. Видимо, желудок, ослабленный ядом не смог переварить грубую пищу, и он теперь мучился острым кишечным расстройством. Улитки не пошли впрок. Несколько часов Ян провел в метаниях по берегу озера, в поисках укромных мест и горьких переживаниях, вкупе с натуральными мучениями.