Иван Оченков - Смоленский поход

— Чертовски хорошо сказано, — воскликнул Густав Адольф и тут же немного сконфузился, вспомнив, что поминать черта в присутствии епископа не стоит даже королю.

Впрочем, вцепившийся зубами в кусок ветчины, преподобный Глюк не обратил на его слова ни малейшего внимания. Между тем Катарина, очевидно, стремясь перевести разговор на другую тему, спросила меня.

— Как прошел ваш разговор с фон Радловым?

— Замечательно, — охотно отозвался я, — лучше и быть не может.

— Вот как — немного удивленно отозвался Аксель с другой стороны стола, — о чем же он вам поведал?

— О процветании моего герцогства, разумеется.

— Что же, в этом он не погрешил против истины, дела в Мекленбурге и впрямь идут неплохо.

— Так значит, вам не понадобился тот военный контингент, который вы прихватили с собой?

— Это была всего лишь разумная предосторожность, особенно учитывая обстоятельства смерти вашего кузена.

— Обстоятельства смерти? Фон Радлов пытался уверить меня в том, что смерть эта была совершенно естественной.

— Ваш кузен был благочестивым христианином, — постным голосом проговорил справившийся наконец с ветчиной Глюк, — я молился за него.

— Милосердие к католикам делает вам честь, святой отец, — тут же отозвался я, — немногие слуги господни могут похвастаться подобным снисхождениям к этим еретикам.

— Католикам, — чуть не поперхнулся епископ, — еретикам?

— Вы не знали что мой кузен католик?

— Э…

— Так что вы думаете о смерти моего кузена? Интересно было бы узнать ваше мнение Аксель.

— Я прибыл слишком поздно, чтобы проводить расследование, — дипломатично отозвался Оксеншерна, — кстати, я слышал, что покойный герцог собирался отринуть папизм.

— Вероятно, католики узнали об этом и убили бедного герцога, — снова вылез Глюк.

— Во всяком случае, показать народу вашего сына — наследника, — продолжал Аксель, не обращая внимания на епископа, — оказалось очень кстати.

— Наследника принадлежащего к истинной церкви, — не унимался Глюк.

— Что вы имеете в виду?

— Ваше величество, — как можно почтительнее проговорил Оксеншерна, — его преподобие в чем то прав. Конечно, большинство ваших подданных привыкли к вашей экстравагантности, однако далеко не все положительно восприняли перемену веры. Не подумайте, что я вас осуждаю, совсем напротив, я полагаю их правильными и своевременными, но прошу, по крайней мере, пока, не настаивайте на переходе в православие вашей жены и наследника.

Настроение присутствующих стремительно портилось, но моя теща попыталась исправить ситуацию.

— Мне кажется, не стоит говорить за столом о покойниках и религиозных делах, — ледяным голосом проговорила она укоризненно глядя на всех присутствующих.

— Вне всякого сомнения, матушка, — тут же поддержал я ее, однако епископа, стремящегося, во что бы это ни встало, вклиниться в разговор это не остановило.

— Простите, ваше величество, но вопрос религии очень важен и необходимо разрешить его, как можно скорее!

— На самом деле нет никакого отдельного религиозного вопроса, — отчетливо проговорил я, постепенно повышая голос, — есть вопрос сохранения нашей власти в Москве. Все очень просто, никакого другого царя кроме православного русские не потерпят! Это не обсуждается! Если Генрих IV сказал что Париж стоит мессы, то я готов, в свою очередь, заявить, что Москва стоит молебна! И если мой сын не будет православным, стало быть, он не будет царевичем и впоследствии не сможет стать царем.

— Но вы могли бы способствовать распространению истинной веры среди диких московитов, — не унимался Глюк.

— Эти, как вы выразились, дикие московиты, задолго до шведов отказались признать верховенство Папы Римского и ввели у себя богослужение на своем языке, не говоря уж о том, что христианство на Руси приняли тоже раньше вас. Но я не собираюсь вести теологические диспуты, а уж с вами так в особенности! В своем княжестве я ввел свободу вероисповедания для своих подданных, полагаю, она распространяется и на членов моей семьи.

— Может быть, тебе следовало ввести такие же законы в Москве? — Спросил молчавший до сих пор Густав Адольф.

— Не думаю, что это возможно сейчас, максимум что я могу, это разрешить открывать протестантские кирхи в местах проживания иностранцев. И это уже сделано, но в остальном я должен быть не менее православным, нежели Константинопольский патриарх.

— Мы понимаем это, брат мой, — с сочувствием проговорил Густав Адольф, но ведь терять Мекленбург тоже не следует, а ведь ты и твой сын — последние Никлотичи.

— Все это надо хорошенько обдумать, — подала, наконец, голос Катарина, — чтобы принять наилучшее решение из возможных.

— Обдумать, конечно, необходимо, но у нас не так много времени. Густав, когда ты отправишься в Ригу?

— Я рассчитывал отправиться завтра, но возвращение Акселя и Катарины…

— Не стоит откладывать эту экспедицию, ваше величество, — встрепенулся канцлер, — такие города как Рига на дороге не валяются!

— Что же, решено, откладывать не будем. Иоганн ты с нами?

— Я хотел отправиться с вами лично, но теперь не знаю. Тащить жену и сына в осажденный город не слишком хорошая затея, а расстаться с ними сейчас выше моих сил.

— Ты думаешь, Рига уже осаждена?

— У меня нет оснований считать Гонсевского идиотом. Вряд ли он сумел набрать армию достаточную для штурма, но уж блокировать город он всяко сумел.

— И что мы предпримем?

— Я могу послать с тобой письмо с одним из моих людей. Скажем, Романова, фон Гершов и Вельяминов его знают…

— Этого будет достаточно? Все же мы не игрушками меняемся.

— Если это необходимо, то поезжайте, — мягко проговорила Катарина, как видно польщенная моими словами, — конечно, наша разлука затянулась, но вряд ли неделя-другая будет иметь большое значение.

— Вы просто ангел, моя царица, — только и оставалось сказать мне.

Наконец, начавший меня тяготить разговор прекратился. Поблагодарив за угощение, мы с Катариной откланялись и отправились в ее покои. Кормилица принесла нам маленького Карла Густава сразу протянувшего руки к матери, опасливо косясь на меня при этом. Это было так забавно, что я невольно засмеялся.

— Не смейтесь, Иоганн, вы его пугаете, — попеняла мне Катарина, впрочем, и сама не сдержавшая улыбки.

Малыш теме временем забрался к ней на колени и, почувствовав себя в безопасности, показал мне язык.

— Ну, главному тебя научили, — улыбнулся я на это.

— О чем вы? — удивилась принцесса.

— О безусловном почитании родителей.

— Иоганн, что вы такое говорите, наш сын еще очень мал! Не смейте сердиться на него!

— Сердиться? Вот уж не думал. Как можно сердиться на этого меленького ангелочка?