Иван Оченков - Смоленский поход

— Да что ты Аленушка, не плачь! — Только и смог я проговорить, чувствуя полную беспомощность перед женским плачем, — ну, пошутил я. Да и Кароль вон, погляди, сбежал от меня как от огня.

Увы, если девушка собралась поплакать, то прекратить это действо совсем не просто. Пришлось обнять ее и, гладя по волосам говорить ей, что она умница и красавица и что больше я никогда так шутить не стану, вот тебе крест. А фон Гершов и вовсе любит другую, и обещался быть ей верным и что никогда ни на кого не глянет. Так что о сватовстве не может быть и речи, и это я так все, шутейно. И вот несу такой бред, пытаясь остановить потоки слез и молясь про себя, чтобы Никиту черт с улицы не принес или еще кого, потому как объяснить ему эту картину никак не получится. Наконец слезы немного поутихли, я отправляю девушку с наказом умыться и привести себя в порядок. Та послушно уходит, но напоследок оборачивается и твердым голосом заявляет:

— А захочешь выдать меня за другого, так и знай — утоплюсь!

Вот тебе раз! Я стесняюсь спросить… А тот, который «не другой» это, вообще, кто?

Поутру Федька вместе с дядькой Ефимом и другими окрестными помещиками прискакал к вельяминовской усадьбе. Вскоре к ним вышел сам царский кравчий и объявил что государь желает позабавиться медвежьей охотой. Помещики задумались, после чего вперед выехал Ефим Лемешев.

— Никита Иванович, — начал он, поклонившись, — мы государю услужить завсегда рады, но что если не сыщем берлоги? Сам, поди, ведаешь, что косолапый не под каждым кустом зимует. А ну как если не сыщем?

— Ну, это ты хватил Ефим, не сыщем! Места тут на дичь богатые, должны быть и медведи. А если паче чаяния не сразу найдем, так и не беда. Мало ли иной дичи в лесу? Сам знаешь, государь в иной земле урожден и нашей охоты и не видывал. Если для начала лося на него выгоним, или волка затравим, так ему и тем потрафим. А там, глядишь, и медведь сыщется, вот и потешим царя-батюшку.

На том и порешили, помещики со своими холопами разбились на несколько групп и поскакали в разные стороны, трубя время от времени в рожки. Федька вздумал было отправиться вместе с дядькой, но увидел, что ему призывно машет татарин Ахметка, тот самый у кого он выменял камчу.

— Поедем, бачка, Корнилий шибко ждет, — заявил тот ему и парень, скрепя сердце, попрощавшись с соседями и дядькой, тронул коня.

— Другой раз поохотишься, — заявил ему сотник, когда они с Ахметом поравнялись с ним, — а у нас нынче иная забота.

Иная забота, заключалось в охране его царского величества. Оно, конечно, государь не один. С ним и кравчий Вельяминов с рейтарами, и немец фон Гершов с драгунами, а только береженного бог бережет. Так что Михальский повел своих людей в поиск, а Федьку кликнул ради того что он местный, да еще охотник, так что места знать должен.

— А кого ищем-то? — спросил Федька у сотника.

— Как найдем скажу, — усмехнулся тот, — сам ведь говорил что в ваших лесах тати озоруют.

— Говорил, а только как их найдешь, татей-то?

— А как медведя собирался?

— Так по приметам, косолапые то не во всяком месте зимуют.

— Во-во, разбойники точно так же. Сам как думаешь, где их зимовье?

— Известно где, там где добрые люди не ходят. На болоте или еще в каком месте.

— А есть у вас болота?

— А как же, за гнилой падью, только там трясина, туда никто не ходит.

— И зимой трясина?

Федька озадачено покрутил головой и повел отряд к гнилой пади. Скоро им попался след, ведущий прямо в то место где по Федькиным словам была самая трясина. Корнилий приказал спешиться и одеть на ноги снегоступы. После чего ратники, оставив лошадей коноводам, пошли по следам. Шли довольно долго, стараясь держаться друг за другом и без нужды не разговаривая. Наконец, вышли на поляну окруженную со всех сторон уродливыми и кривыми, какие бывают только на болотах, деревьями. На поляне стояло изрядное зимовье, с курившимся над крышей дымом, окруженное невысоким частоколом. Некоторые колья были украшены черепами животных, а над воротами висели и человеческие. Увидев этот ужас, Федька начал креститься, но остальные его товарищи во главе с сотником и ухом не повели.

Быстро окружив зловещее жилище, татары и казаки приготовились к штурму. После чего сотник, критически оглядев переодетого ради охоты в свое Федьку, велел ему подать голос, вроде как заблудился.

— Эй, есть тут кто-нибудь? — попробовал крикнуть немного струхнувший парень, но предательский голос сбился, и получилось почти плачуще.

Корнилий услышав Федькин голос, довольно закивал головой и знаками велел продолжать.

— Помогите, люди добрые, — продолжал звать боярский сын заходя за страшную ограду, — не оставьте христианскую душу на погибель.

— Кого это черт принес? — раздался скрипучий голос, и из дверей зимовья показался неопределенного возраста мужик, заросший седой бородой с самострелом в руках.

— Пожалейте Христа ради, добрые люди, заплутал я в лесу, не дайте пропасть, — продолжал причитать Федор жалостным голосом.

Мужик настороженно глядя на непрошеного гостя, направил на него самострел и спросил:

— Ты откуда такой взялся?

— Житель местный, — продолжал причитать Федька, — заплутал, явите божескую милость не дайте пропасть!

— Что-то я тебя не припомню, телятевский холоп?

— Нет, я из Панино…

Неизвестно сколько бы еще мужик допрашивал Федора, но за его спиной как призрак появился Ахмет и уперся в жилистую шею лезвием ножа.

— Тихо, — зашептал ему на ухо улыбающийся татарин, бачка положи самострел, только шибко не ложи — тихо ложи.

Отложивший самострел мужик во все глаза смотрел на окруживших дом ратных, не смея лишний раз дыхнуть.

— Есть еще кто в доме? — Тихо спросил Корнилий, и, увидев, что тот осторожно мотает головой, стараясь не порезаться при этом, велел все кругом осмотреть.

— Вот что, раб божий, — обратился к мужику сотник, — изба тут большая на одного, да и котел ты немалый варишь. Стало быть, ты не один и ждешь своих. Следов тут на полтора десятка конных, а на боярских детей вы, уж не обессудь, не похожи. Так что вы тати, и если ты хочешь до разбойного приказа дожить, то рассказывай мне все будто на исповеди.

— Все одно казните, — буркнул в ответ мужик.

— Помереть тоже по-всякому можно, — не стал его разубеждать Михальский, — так что не томи. Облегчи душу, а там может и поживешь еще.

— Спрашивай, — вздохнул тать.

— Сколько вас?

— Сам же сказывал что десяток и еще половина.

— Вооружены как?

— Кто как, у кого сабля, а у кого и ослоп.

— Брони есть?

— У восьмерых кольчуги, да тягиляи, прочие же в чем есть.

— Луки, огненный бой?

— Луков нет, самострелов вроде моего пара, а огненный бой есть, как не быть. Только к нему зелья [16] Зелье — здесь порох. нет. Так лежит без дела в сундуке.