Джон Норман - Волшебники Гора

— Или уже раздета, связана и выпорота, — добавил юноша.

— Возможно, — не стал спорить я.

— И как знать, в каких приятных и интимных целях она используется!

— Точно этого я, конечно, знать не могу, — усмехнулся я, — но догадываюсь, что служить она будет на славу.

— В этом я тоже не сомневаюсь, — засмеялся Марк.

Приподнявшись в стременах, я осмотрел дорогу.

— Никого не вижу, — констатировал я. — Пожалуй, пора возвращаться на прежнюю дорогу. К полудню я хотел бы добраться до суловых полей к юго-западу от Ара.

— Это точно она, — заверил я Марка.

— Признаться, я не уверен, что до конца понимаю твой план, — проворчал он.

— Лучше давай подъедем поближе, — предложил я.

Солнце уже подбиралось к зениту и пекло немилосердно. Здесь, в этом месте было намного жарче, чем в районах вилл, на холмах Фульвианских отрогов предгорий Волтая к северо-востоку от Ара.

Наши тарларионы, величаво ступая по пыльным проходам между шпалерами, по которым вились побеги виноградной лозы, пересекли поле, и приблизились к женщине. Он стояла около большой деревянной кадки, наполняя водой вёдра, которые потом ей предстояло нести на коромысле. Рабыня была одета в короткую коричневую тунику, для которой находилось только одно сравнение — обноски. Возможно, эта тряпка досталась ей по наследству от какой-нибудь другой девки, которая заработала что-то получше. Волосы её были острижены довольно коротко, что весьма распространено среди полевых рабынь. Её босые ноги были серыми от покрывавшей их, по самые колени, пыли. Когда мы подъезжали, она как раз обеими руками вытащила и поставила на край кадки большое ведро наполненное водой, а затем, немного отдышавшись, осторожно и медленно, стараясь не расплескать содержимое, опустила на землю. Было заметно, что она старалась двигаться медленно. Создавалось впечатление, что её тело просто не гнётся и страдает. Похоже, что у неё болел каждый мускул. Не приучена она была, как нетрудно догадаться, к такой работе.

Приближался полдень, короткие тени не могли предупредить, к тому же они оставались позади нас, но женщина, услышав топот лап тарларионов за своей спиной, обернулась и, не на шутку испугавшись, немедленно упала на колени и прижалась головой к земле.

Мы остановили животных в нескольких шагах от отчаянно дрожавшей девушки. Было заметно, как её тянуло вскочить и броситься бежать прочь от нас. Понятно, что ни к чему хорошему это бы не привело, даже будь у неё право на это. Беглянку легко бы настигли, сбили с ног и, возможно, даже растоптали. Также не трудно было бы преградить ей дорогу и вынудить повернуть назад. Или для развлечения можно было бы погонять её между нашими животными, как некий предмет в игре или испуганного смущённого зверька, снова и снова сбивая её с ног на землю до тех пор, пока она, больше не в силах встать, не растянется в пыли, чтобы тарларион мог мягко, но твёрдо поставить свою огромную когтистую ногу на её спину, удерживая жертву на месте для наших верёвок. Кроме того, будь мы работорговцами, а она пыталась убежать от нас, можно было бы использовать аркан или сеть, чтобы заставить остановиться. На юге всадники Народа Фургонов для этой цели используют бола, три груза на шнурах, метаемые в ноги беглянки и притягивающие её лодыжки одну к другой, бросая её на землю, где, немедленно, прежде чем она сможет высвободиться, её прижимает похититель, спрыгивающий на неё с седла.

Не став поднимать женщину немедленно, я позволил ей побыть в положении почтения некоторое время. Для рабовладельца бывает полезно проявить терпение в подобной ситуации. Пусть невольница хорошенько осознает смысл происходящего.

— Можешь посмотреть, — бросил я ей.

Женщина, оставаясь в позе рабского почтения, повернув голову, искоса посмотрела на нас. У неё, оказались светло-каштановые волосы, гораздо светлее, чем у той девушки, которую мы повстречали на севере, среди Фульвианских холмов. Волосы Туки были очень тёмными. Это я отметил ещё в прошлый раз, в лагере под стенами Ара. А этим утром, когда я увидел их снова, недавно вымытыми и всё ещё мокрыми, они смотрелись почти чёрными. Зато фигуры обеих рабынь показались мне очень похожими, хотя я сомневался, что эта женщина могла бы быть танцовщицей. Разумеется, я нисколько не сомневался, она могла бы этому научиться. Я считаю, что в женщине самой природой изначально заложены женские склонности, потребности, инстинкты и способности. Такие особенности, генетически закодированные внутри неё, в противоположность биохимической генетике, управляющей такими вопросами как цвет глаза и волос, являются функций поведенческой генетики женщины, и становятся тем шаблоном или лекалом, на котором базируются её самоподчинение, служение, чувственность и любовь. Конечно, всё это характерные особенности рабыни. Так что в готовности и способности женщины к рабским танцам, столь глубоко связанным с красотой и сексуальностью, показывающим её во всей изумительности, привлекательности и потребностях, едва есть смысл сомневаться. Всё это, уместно будет заметить, гармонично вписываются в физический и психологический диморфизм полов, в котором мужчина, если он не унижен, не отвержен или не калека, всегда доминирует. И кстати, этот сексуальный диморфизм, и баланс господства и подчинения вовсе не требуют обязательного учреждения института рабства. Просто этот институт — в пределах контекста данной цивилизации основанной на законах природы стал выражением определенных основополагающих биологических истин. И в этом случае цивилизации не стала антитезой природе, а представляет собой её естественное поступательное развитие и расцвет.

— Встань на коленях прямо, — приказал я.

Женщина выпрямила спину и со страхом и интересом посмотрела на нас.

Не говоря ей ни слова, я демонстративно уставился на её колени. Она оказалась сообразительной рабыней и, стыдливо опустив голову, быстро расставила колени в стороны, прочертив на земле два небольших сегмента, ограниченных дугообразными гребнями пыли. Неужели, удивился я, она ещё не знала, как следует вставать на колени перед мужчинами?

Бросив осторожный взгляд вверх, она, снова склонив голову, развела колени ещё шире. Потом, набравшись смелости, женщина подняла ко мне испуганное лицо и, с тревогой взглянув мне в глаза, вздохнула от облегчения. Теперь её позу можно было считать приемлемой.

Кожа на открытых местах, а таковых было гораздо больше, чем закрытых обгорела на солнце до красноты. Она казалась шершавой и обветренной, а местами полопалась от жары и грязи.

Я бросил взгляд в сторону двух наполненных водой вёдер, сквозь ручки которых уже было продето коромысло, оно же при случае и ярмо, поскольку было просверлено в трёх местах, по центру и по краям. Деревянные вёдра показались мне сами по себе тяжёлыми для такого маленького прекрасного существа, каким была эта женщина, уже не говоря о наполненных водой. Проследив направление моего взгляда, она вздохнула.