Джон Норман - Волшебники Гора

— Я не понимаю, Господин, — призналась она.

— В рабских танцах есть множество различных движений, — сказал я, — бёдрами, животом, а в действительности и всем телом, которые напоминают, а фактически совершенно ясно являются родственными движениям любви и потребностей.

— И что, Господин? — заинтересовалась женщина.

— Разумеется, в танце, — продолжил я, — эти движения находятся под намного более строгим контролем. Танец, в конце концов, это одна из форм искусства. Тем не менее, небезызвестно, что при этом обычно пробуждается сексуальность танцовщицы. Ведь для женщины довольно трудно быть красивой и чувственной, и при этом никак не проявлять своей сексуальности. На самом деле, не редки случаи, когда у танцовщицы, даже во время самого танца наступает оргазменная беспомощность. Это может произойти с ними даже в то время, когда они находятся на ногах, но чаще это происходит во время движений на полу или когда они танцуют стоя на коленях.

— Да, Господин, — тяжело дыша, прошептала рабыня.

— Так вот, твои движения, — подошёл я к главному, — намекнули мне, что из тебя могла бы получиться такая танцовщица.

— Понимаю, — возбуждённо сказала она.

— Кроме того, твоё тело превосходно подходит для танцев, — добавил я.

— Да, Господин, — прошептала женщина.

— Не хотела бы Ты обучиться таким танцам? — осведомился я.

— Я не знаю, Господин, — заметно испугалась она.

— Или Ты боишься быть настолько красивой?

— Я — рабыня, — прошептала она. — Со мной будет сделано то, что пожелают владельцы.

— Но сама Ты хотела бы этого? — уточнил я.

— Возможно, Господин, — робко ответила рабыня.

— Похоже, что это то, о чём Ты сама задумывалась, — предположил я.

— Да, Господин, — не стала отрицать она.

От противоположной стены донёсся стон Фебу, стиснутой в руках Марка. Я тоже сделал несколько неспешных движений. Женщина в моих руках сразу начала задыхаться.

— О-о-охх, — издала она тихий протяжный стон и, посмотрев на меня, взмолилась: — Пожалуйста.

— Что? — с невинным выражением лица, спросил я.

— Пожалуйста, — проскулила она, — продолжайте моё покорение.

— Ты уверена, что хочешь этого? — уточнил я.

— Да! — воскликнула рабыня.

— Почему? — осведомился я.

— Потому, что я — рабыня, — выдохнула она, — а для рабыни уместно быть покорённой!

— Понятно, — улыбнулся я.

— Я понимаю свой пол и его значение, — добавила женщина.

— Это в неволе, — уточнил я, — Ты осознала это?

— Да, Господин, — кивнула она. — И мне не предоставили особого выбора, Господин.

— Верно, — согласился я.

— Пожалуйста! — внезапно заплакала рабыня.

— Кстати, — вспомнил я, — когда Ты будешь вставать на колени перед свободной женщиной, в своей новой скромной одежде, пригодной непритязательной рабыни, а тебе именно это вскоре предстоит сделать, чтобы передать сообщение, которое будет вставлено в тубус и подвешено на твою шею, проследи за тем, чтобы, когда Ты встанешь на колени, они у тебя были плотно сжаты.

— Конечно, Господин, — сказала она. — Ведь она — женщина, а не мужчина.

— Но что ещё важнее, — продолжил я, — раз уж тебе придётся предстать перед нею, впрочем, это касается и любой другой свободной женщиной, тебе придётся скрывать свою сексуальность. Не позволяй им даже подозревать об этом. Пусть они думают, что Ты столь же инертна и не осведомлена, как они сами.

— Рабыне обычно приходится играть эту роль перед свободными женщинами, Господин, — вздохнула она. — Нам не требуется много времени на то, чтобы узнать это. Фактически с первых дней нахождения в ошейнике.

— Понимаю, — кивнул я.

— Но я не думаю, что их столь легко одурачить, — заметила рабыня.

— Возможно, Ты права, — признал я.

— За время моего пребывания в доме Аппания, — сказала она, — мне не повезло повстречаться со свободными женщинами, приехавшими к господину по делам, и оба раза они ударили меня стрекалом.

— Попытайся приложить все возможные усилия, на какие Ты способна, — посоветовал я.

— Да, Господин.

— Постарайся казаться просто скромной, почтительной и скромно одетой женщиной, напуганной серьёзностью порученного дела и стремящейся поскорее выполнить поручение.

— За это Вы можете не беспокоиться, — заверила меня она, — но что если меня охватит страх в присутствии такой женщины?

— Она — всего лишь женщина, — пожал я плечами, — и если бы она оказалась в ошейнике и раздета, то она ничем не отличалась бы от тебя.

— Господин! — вспыхнула рабыня.

— В действительности, в такой ситуации, по отношению к ней Ты могла бы быть первой девкой, — усмехнулся я.

— Пожалуйста, Господин! — попыталась протестовать она.

— И, тем не менее, это так, — заверил её я.

— Да, Господин, — вздохнула рабыня.

— И ещё, — сказал я. — Не думаю, что в твоих интересах было бы продемонстрировать ей тем или иным способом, случайно или намеренно, например, из чисто женского тщеславия, намёк, что и говорить, ложный намёк, что между тобой и предполагаемым отправителем послания, которое Ты понесёшь, могло бы быть что-либо предосудительное.

— Да, Господин, — кивнула женщина.

— Ты должна быть всего лишь скромной посыльной, — напомнил я ей.

— Да, Господин.

— Признаться, мне бы очень не хотелось узнать, что тебя порубили на мелкие кусочки или сварили в масле, — сказал я.

— Конечно, Господин, — задрожала она.

— Что случилось? — осведомился я.

Мне казалось, что слезы прыгнули заново в глазах рабыни.

— Я боюсь, Господин, — призналась женщина, — что теперь я больше не могу представлять интерес для него, того, кто должен быть воображаемым автором послания. Теперь я — всего лишь низкая рабыня. В лучшем случае я могла бы ожидать что он, встретив меня на пути, отпихнёт меня ногой со своей дороги.

— Понимаю, — кивнул я.

— Но я была бы благодарна ему даже за это мимолётное прикосновение, — всхлипнула она.

— И это я могу понять, — сказал я.

— Я бы поцеловала эту сандалию, если бы она слетела с той ноги, которая пнула меня, — заявила рабыня.

— Ты снова можешь двигаться, — сообщил я ей, — Лавиния.

Я решил оставить женщине прежнее имя.

И рабыня, едва только получив моё разрешение нарушить свою вынужденную напряжённую неподвижность, наложенную на неё мною ранее, с благодарностью обхватила меня своими руками и, рыдая от облегчения и радости, ритмично задёргалась подо мной. Уже через несколько мгновений она закричала:

— Я отдаюсь вам, мой Господин!

А я сдавил её тело в крепких как железо объятиях и тоже не удержался от крика радости и наслаждения.

— Я беспомощна! Я взята! — причитала женщина.

В другом углу комнаты точно также сжатая в руках Марка Феба вскрикнула от удовольствия, а следом и её господин издал дикий крик, внезапно перешедший в низкое довольное рычание. Наши крики и стоны на какое-то время наполнили крошечную комнату.