Джон Норман - Танцовщица Гора (ЛП)

Я задёргалась изо всех сил, в попытке сесть. Не сразу, но у меня это получилось. Мое плечо болело, бедро саднило, шея затекла. Я устроилась в углу, прижавшись спиной к прутьям решётки.

Насколько мне было известно, перевозимые рабыни, вообще-то, должны с нетерпением ожидать свои путы и цепи в конце пути. Обычной практикой в ситуациях, когда необходимо транспортировать рабынь на небольшое расстояние, была простая караванная цепь, обычно сковывавшая невольниц за шеи, но иногда, по тем или иным причинам, работорговец, перегоняя своих красоток, мог сформировать караван запястий или лодыжек. Если же рабынь надо переправить на большее расстояние, и в месте назначения они должны выглядеть свежими и красивыми, их перевозят, либо установленной на фургоне в клетке, в которой девушки обычно относительно свободны, либо используется специально сконструированный рабский фургон, внутри которого раздетые женщины ножными кандалами прикованы к опускаемому центральному брусу, во время движения запертому на своём месте. Таким образом, то внимание, которым наслаждались мы, как то: заткнутый рот, капюшон, общая цепь на шеях, руки в наручниках за спиной, да ещё и запертая и укрытая брезентом клетке было совершенно не типично. Это очень походило на некие особые меры безопасности, но даже если и так, то их серьёзность и уровень показались мне необычными. С другой стороны, это могло быть сделано, просто в связи с тем, что мы все были новообращёнными рабынями, а с таковыми, часто обращаются с большей, чем обычно, резкостью. Это помогает им быстрее понять, что они — действительно уже рабыни. Позже, когда девушка хорошо обучится, и её служба становятся совершенной, к ней могут начать относиться мягче, и даже с нежностью, примерно так, как на Земле относятся к любимой собаке. Безусловно, если она позволит себе расслабиться, проявить малейшую частицу небрежности, на неё будет немедленно повторно наложена изначальная строгая дисциплина или даже что-нибудь похуже.

Судя по моим ощущениям, фургон простоял уже, как минимум час, а возможно и два.

Теперь я думала о Тэйбаре. Он, и подобные ему мужчины, непередаваемо словами, восхищали меня. Раньше, я даже представить себе не могла, что такие мужчины где-то существуют. Я только грезила о них в своих фантазиях. Перед такими мужчинами я, рафинированная, образованная, высокоинтеллектуальная женщина Земли, чувствовала себя ничтожеством. Я внезапно поняла, что на самом деле, могла быть не больше, чем собакой у их ног.

Я прижалась спиной к прутьям решётки.

Что довольно интересно я не чувствовала себя недовольной. Возможно, я желала, чтобы мужчины, среди которых я жила были бы слабы, но хотела ли я на самом деле жить среди слабых мужчин? Конечно, нет! Я хотела жить среди самых могущественных мужчин, самых властных, самых великолепных, самых свирепых, самых великих мужчин. Как можно хотеть мужчин, которые были бы похожи на меня? Нет, только не это! Я хотела мужчин, которые были бы похожи на мужчин, таких мужчин, в руках которых, я восхищенная, любящая, вскрикивающая, могла бы почувствовать себя ошеломлённой и покорённой. Я хотела мужчин в руках, которых я могла найти себя и быть собой.

Да, я хотела таких мужчин, и отдавала себе отчёт, что в моём сердце я принадлежала им. Я хотела принадлежать мужчине, который был бы значительней меня, несравнимо более значимым, чем я, таким, кому я, согласно законам природы, должна повиноваться, на кого я должна смотреть снизу вверх, и меня не должно было бы заботить, что делаю я это стоя на коленях чёрных от пыли, обнажённая и с ошейником на моей шее, и что смотрела бы я на него ради его удовольствия. Я желала, со слезами на глазах, чтобы Тэйбар держал меня, свою «современную женщину», в качестве домашнего животного, своей любимой суки. О, как хорошо я старалась бы служить ему! Как рада была бы стать для него той единственной вещью, которой я могла бы быть для таких мужчин, каким был он, всего лишь низкой рабыней. Я подносила бы ему его сандалии в моих зубах. Я умоляла бы позволить чистить его ноги своим языком. Единственное к чему я стремилась бы, это доказать ему, что «современная женщина» исчезла, а на её месте теперь осталась его сука, его законная собственность, его женщина, женщиной всеми доступными способами, беспомощная, любящая и не требующая его любви.

Я снова легла на пол.

В памяти опять всплыл случай с ударившей по борту фургона женщиной. Какой боящейся она меня сделала! Какой отличной от нас она казалась, от всех десяти женщин скованных цепью в этой клетке. Уверена, она была свободна. Она должна быть свободной, чтобы позволить себе так кричать и вести себя подобным образом. Как мне кажется, нет, и не могло быть никакого иного возможного объяснения. От этой мысли я задрожала. В таком случае, даже если она была глупа и уродлива, всё равно она была на целые миры выше нас. Она была бы бесценна. С другой стороны наша цена, как бы мы не были непередаваемо желанны и красивы, была конечна, это просто функция колебаний спроса и предложения на рынке, и того сколько мужчины были бы готовы за нас заплатить. Мы были собственностью, в отличие от той женщины. И это, как мне казалось, было самым существенным различием между нами. Нас могли купить и продать. Насколько я понимаю, ей это не грозило, если, конечно, мужчины не посчитали бы целесообразным понизить её статус до положения неволи, и уже тогда, конечно, она уже ничем бы не отличалась от нас, и наше соперничество было бы сведено до того же самого общего знаменателя, до соревнования простых женщин.

Я лежала на металлическом полу фургона, новообращенная, закованная в цепи рабыня, и пыталась низом моего живота понять, что такое, действительно, быть собственностью. Конечно, я понимала, что это означает, что я могу стать собственностью любого, мужчины или женщины, у кого было достаточно средств на то, чтобы купить меня. Правда, у меня не было больших сомнений, что далеко не все мужчины на этой планете могли быть той же породы, что и Тэйбар и Ульрик, или надсмотрщики в том доме, где я проходила обучение. У меня не было сомнений, что здесь могли быть мужчины, пусть не такие как на Земле, но капризные, мелочные и слабые. Мужчины один вид и запах которых, мог вызвать у меня защитную реакцию, мужчины одно появление которых, не говоря уже о прикосновении, могло быть для меня просто тошнотворным, мужчины, к которым я могла бы почувствовать лишь отвращение непередаваемое словами. Мужчины, непристойные, болезненные, омерзительные, толстые и вонючие. Такие мужчины, в присутствии которых я могла бы найти себя потерявшей всякое значение, от которых меня могло вырвать от гадливости и ужаса. Но, несмотря на всё это, я всё равно буду им принадлежать, точно так же как и любая другая, и я буду обязана, как рабыня, сердечно и без возражений отдать себя в их руки и подносить к их губам свои, покорно и страстно, подчиняться им полностью, и так же полностью отдаваться и капитулировать перед их натиском, и ничем не сдерживая себя доставлять им удовольствие полное и глубокое. Это были всего лишь приложения к моему правовому статусу, результат того, кем я была. Я не могла изменить этого. Они просто были частью того, что означало быть тем, кем я была — рабыней. Мы не выбираем наших владельцев, и им совершенно всё равно, понравятся ли они нам и до какой степени. Мы должны стремиться быть совершенством всеми возможными путями для любого из них. Это — часть того, что означает быть рабыней. И мне остаётся только одно, примириться со своей неволей, со своим теперешним правовым статусом. Это — неотъемлемая часть неволи. Это то, что рабыня должна принять. Без этого никакого истинного рабства просто не может быть. И, по крайней мере теоретически, на словах, я приняла это условие, признавая за собой его обязанности в процессе моего обучения. Что интересно, сама не знаю почему, но принятие этого, показалось мне освобождающим меня фактором. Оно сделало мою неволю намного реальнее, и что не менее, интересно, по-своему заставило её казаться намного ценнее для меня.