Джон Норман - Лицедеи Гора (ЛП)

Рабыням, кстати, обычно, запрещают прятать лицо под вуалью. Их лица в большинстве случаев открыты и полностью выставлены на всеобщее обозрение. Таким образом, мужчины могут, небрежно, и всякий раз, когда они того пожелают рассматривать их. То, что земные девушки обычно спокойно относятся к появлению на виду у всех с открытым лицом, кстати, является одной из многих причин, отчего многие гореане думают о них как о прирождённых рабынях. Для гореанской же девушки то, что она вдруг, впервые со времени своего созревания больше не может скрыть лицо, если конечно её владельцу не захочется предоставить ей это право, является одним из самых пугающих и существенных аспектов её перехода в неволю. Её лицо, во всей его чувственности и красоте, со всеми его столь интимными, личностными и сокровенными особенностями, столь разоблачительными для неё, самыми глубинными и тайными мыслями, чувствами и эмоциями теперь выставлено на всеобщее обозрение, и любой желающий может рассмотреть и прочитать всё это.

Интересно отметить, что даже некоторые землянки попав на Гор, спустя короткое время, склонны становиться чувствительными к подобным соображениям. Обычно это интерпретируется обоими видами девушек, по крайней мере, вначале, как часть «бесчестья» ошейника. Спустя какое-то время, конечно, все девушки, как гореанки, так и землянки, ставшие вдруг чувствительными к коварным последствиям открытия лица, перестают думать об этом, или, по крайней мере, не делают этого постоянно. И те и другие уже познали, что они — теперь ничто, всего лишь рабыни, и что это — всё, что они есть и будут. Они больше не стремятся к привилегиям свободной женщины. Их выставление на показ, их доступность, если можно так выразиться, отныне становятся такими же условиями их существования, как и повиновение, служение, любовь и наказания. В некотором смысле они считают это освобождением. Это освобождает их от соблазна обмана, притворства и сдержанности. Теперь они не задумываются, по крайней мере, между собой, об ошейнике как о «бесчестье». Скорее теперь, оказавшись на своём месте в совершенстве природы, полностью, беспомощно и безоговорочно, бросив себя к ногам мужчин, отдавшись своей глубинной сексуальности и потребностям, признанным, лелеемым и исполняемым, они начинают думать о нём как об «источнике радости». Рабыни больше не стремятся к привилегиям и прерогативам свободных женщин. Нет уж, пусть они сами продолжают жить в их панцирях запрещений и традиций, пусть уж они сами терпят свои холодность, ревность и обман. А невольницы нашли нечто в тысячу раз более драгоценное, свой смысл, свою значимость, своё счастье, свою радость, своё удовольствие, свой ошейник.

— Что же мне делать? — вопрошала прекрасная Бригелла толпу, прекратив размахивать подолом, и прижав его к своей шее, и надув свои прекрасные губы.

Казалось, что она вот-вот заплачет. Она превосходно сыграла смятение, и смущение перед своей дилеммой!

— А Ты вставай на колени! — весело крикнул один из зрителей.

— Ага, и одежду сними! — поддержал его другой.

— И ноги, ноги его оближи! — подсказал третий, сквозь конвульсии хохота.

— Рабыня! — холодно и надменно прошипела свободная женщина, явно и недвусмысленно обращаясь к Бригелле.

— Госпожа, — немедленно отозвалась девушка, испуганно прекращая играть свою роль, оборачиваясь и падая на колени. При этом лицом она повернулась к свободной женщине.

— Головой в доски! — презрительно бросила свободная женщина.

Бригелла не мешкая опустила голову к самой сцене. Она дрожала, ибо отлично понимала, что такие женщины, как она находятся в полной власти свободных людей.

— Это Ты — владелец этой рабыни? — спросила свободная женщина Бутса Бит-тарска.

— Да, Леди, — ответил тот.

— Я требую, чтобы её наказали, — заявила она.

— Возможно, это превосходное предложение, — заметил Бутс. — Учитывая, что она — рабыня, но имейте ли Вы в виду какую-либо вескую причину, по которой я должен это сделать.

— Мне не пришлось по вкусу её выступление, — пояснила свободная женщина.

— Довольно трудно угодить всем, — развёл руками Бутс. — Но я уверяю Вас, что, если я, её владелец, окажусь не полностью удовлетворен выступлением этой девки, я лично свяжу её и проконтролирую, что она была достаточно хорошо выпорота.

— А я считаю её выступление отвратительным, — заявила женщина.

— Да, Леди, — поклонился Бутс.

— И я считаю это оскорблением свободных женщин! — продолжила она.

— Да, Леди, — терпеливо ответил Бутс.

— Давайте уже досмотрим окончание комедии, — предложил кто-то из зрителей.

— Так избей её! — снова потребовала свободная женщина.

— Я не вижу причин избивать её, — заметил Бутс. — Она делает ровно то, что она, как предполагается, должна делать. Она повинуется. Она послушна. Если бы она не была послушна, тогда я избил бы её, более того, я бы проследил, чтобы порка было соответствующей и длительной.

— Избей её! — заверещала свободная женщина.

— Мне наказать её? — поинтересовался Бутс обращаясь к толпе.

— Нет! Нет! — послышались мужские выкрики.

— Продолжайте спектакль! — прокричал кто-то.

— А у Тебя есть лицензия на это выступление? — осведомилась свободная женщина.

— Помилуйте, Леди, — заговорил Бутс заискивающе. — У меня сейчас трудные времена. Только вчера, ради того, чтобы свести концы с концами я был вынужден продать свою рабыню, исполнявшую роль золотой куртизанки.

Надо признать, что трудно заниматься бизнесом вроде гореанской труппы Бутса без золотой куртизанки. Она является один из главных персонажей, вовлечённых в этом виде театрального искусства, и присутствует в пятидесяти — шестидесяти процентах фарсов, составляющих репертуар такой труппы. Уж лучше было бы попытаться прожить без торговца, Бригеллы, Бины, Лекчио или Чино. Я уже знал о трудностях Бутса, причём выяснил это ещё вчера вечером. И я даже счёл целесообразным, по моим собственным причинам, предпринять кое-какие действия, для решения этого вопроса.

— Итак, у Тебя есть лицензия? — надавила свободная женщина на него.

— В прошлом году, говоря по правде, я не имел таковой по причине своей ужасной рассеянности, — осторожно признал Бутс, — но я же не стану так рисковать дважды на Сардарской Ярмарке. Я уже уладил свои долги здесь. Тем более, что едва я успел уладить один, как я оказался лицом к лицу перед тысячей кредиторов пришедших с гвардейцами за их спинами. Они набросились на меня, как тарны на зазевавшегося табука. Понуждаемый наконечниками их копий я был рад удовлетворить все их притязания, причём далеко не всегда честные. И когда сделал всё это, то оказался в такой нищете, что вынужден был расстаться со столь великолепной актрисой, игравшей наиважнейшую роль.