Ирина Измайлова - Месть троянского коня

Общее каменное молчание отозвалось ему. Никто не смог заговорить. Правда, поведанная пастухом, казалась идиотской шуткой после всех несчастий, что вынесли эти люди по вине Париса.

— Я родился тридцать лет назад, — вновь заговорил Парис, тяжело и больно переводя дыхание. — И мне было не тринадцать, а семнадцать, когда я явился на праздник Аполлона в Трою. Я — сын пастухов, я — никто, а всему виной моя проклятая красота. Я часто ездил с дедом в Фивы — торговать маслом и медом, у нас тогда были ульи. А там были веселые места, где красивые женщины отдавались очень недорого… И вот однажды, во время пирушки на улице Веселых дев, три гетеры попросили меня решить, кто из них прекраснее. Я выбрал одну, теперь уж и не помню, как она выглядела, я был очень пьян. Когда же утром добирался до пристани и искал нашу с дедушкой лодку, эта девушка догнала меня и сказала… сказала, что она не гетера, а сама Афродита, богиня красоты, а две ее подруги — Афина и Гера… Не смотрите так, я знаю, что это было безумное кощунство, но у меня в голове шумело от вина, и нелепая шутка гетеры показалась правдой — так хотелось поверить, что я обнимал богиню… А потом она сказала, что за мой выбор дарит мне любовь самой прекрасной женщины на земле. Я еще подумал: а как я узнаю–то, которая самая прекрасная? Тогда мне было шестнадцать лет. Спустя полгода я услыхал россказни о жене спартанского царя Елене, признанной самой красивой женщиной Ойкумены. В мою голову, как клещ, впилась мечта завладеть этой женщиной. И вот тут появилась… Не знаю, говорить ли, кто… Это будет больно тебе, царица Гекуба!..

— Говори, — ответила та, не поднимая глаз и не отпуская его руку, хотя ее пальцы все сильнее дрожали.

— Это была твоя дочь Кассандра. Царевна увидала меня однажды, когда я пригнал в Трою коз. Она была старше меня, но тогда еще очень хороша, и мы… Словом, все было отлично, но спустя две луны мне это надоело. И тогда она мне сказала, что если я ее не оставлю, она мне поможет стать сыном царя и взять в жены самую прекрасную женщину, Елену Спартанскую. Когдато Кассандра подслушала разговор Гекубы с Гектором, это когда он рассказал царице о том, как спас маленького царевича… Поэтому она знала, что я должен поведать. Она же принесла мне сердоликовую фигурку–амулет, такую же, как та, что висела на шее настощего сына Приама и Гекубы — во дворце были еще такие. А дедушку Агелая мы убедили, упросили, и он согласился, хотя сначала наотрез отказался объявить меня найденышем.

— Эта девица сказала, что Парису на роду написано или стать сыном царя, или очень рано умереть! — сказал глухо старый пастух. — У нас все говорили, что у нее — дар пророчества, что она знает все про всех… Я испугался за своего внучка, он же у меня остался один. Так мы и обманули царя и царицу. Кассандра мне описала, как выглядела колыбелька, в которой я будто бы нашел младенца в реке, на излучине, и плащ, что был на нем, черный с восьмиконечными золотыми звездами… И я солгал, дурак безмозглый!

— Афина Паллада! — простонал Гектор. — Как же нас всех!..

— Вас всех обманули, как детей, но вы ведь хотели, хотели найти меня, то есть, его… — голос Париса все слабел и слабел. — Кассандра была моей любовницей все эти годы, я боялся порвать с нею, боялся, что она выдаст меня. А в ней заговорила совесть, она все порывалась признаться отцу и матери. Я угрожал убить ее. И вот тут она мне сказала, будто все открыла Гектору, и я смертельно перепугался. Я знал, что Гектор меня и так уже едва выносит и терпит только ради матери! Я знал, что он должен быть в храме утром, после первого дня праздника, и… и… Я обознался и выстрелил в Ахилла. До сих пор не понимаю, почему он жив. Он умирал у меня на глазах.

— Я умер, — сказал Ахилл глухо. — Но есть на свете средство, которое иногда воскрешает мертвых.

— Мне бы оно не помогло! — прошептал умирающий, — Мое тело уже почти все мертвое. Я страшно мучился и понимаю, что заслужил это. Не смею просить у вас у всех прощения, потому что вы не простите и будете правы! Вот дедушка простил меня и принял, но он — мой дедушка… А я ведь думал, не убить ли его, чтобы никто не мог меня выдать!

— Бедный мой мальчик! — уже не сдерживая слез, проговорил Агелай. — Я виноват, я! Я тебя баловал, восхищался, какой ты у меня красавчик и умница… Я твердил, пень твердолобый, что вот быть бы тебе не пастухом, а царевичем! Моя вина во всем и есть.

— Какой позор, о, какой позор! — вырвалось у Елены, и она отчаянно разрыдалась.

— Да, я опозорил тебя, жена! — Парис посмотрел на нее и закрыл глаза. — Много раз опозорил. Я оскорбил богов, выдав болтовню пьяной гетеры за волю великой Афродиты, я обманул всех и всех предал! Что же будет со мной в Аидовом царстве?!

Он заплакал беспомощными слезами отчаяния. Его плечи вздрагивали, рука из последних сил сжимала помертвевшие пальцы царицы.

Ахилл подошел к умирающему, наклонился.

— Меня ты не обманывал, — сказал он тихо. — И передо мной виноват меньше, чем перед другими. Но ты — причина войны, на которой я потерял самого близкого друга и двенадцать с лишним лет жизни. Ты хотел убить Гектора, который мне стал необыкновенно дорог, вместо него убил меня… Я думал, что никогда тебя не прощу. А сейчас прощаю. Если тебе от этого станет легче, знай: в моем сердце нет против тебя зла.

— Я тоже прощаю, — Гекуба подняла на умирающего глаза, в которых уже ничего не было, кроме печали. — Тринадцать лет я считала тебя своим сыном и любила тебя, несмотря ни на что. Прощаю тебя, Парис.

— И я прощаю, — произнес Гектор, все это время сидевший неподвижно, с опущенной головой. — Я научился этому у Ахилла… Мой отец тоже виноват в войне, и я виноват. Я не могу винить только тебя. Умирай с миром! А вы что скажете, братья?

— Я бы не простил! — произнес Деифоб, вновь приподнимаясь на локте. — Слишком много низости во всем этом. Но Гектор и Ахилл имеют больше права не прощать, и раз они… Я тоже прощаю тебя, Парис, тем более прощаю, раз ты не сын моих отца и матери. Брату труднее было бы простить такое. Умирай с миром!

— Умирай с миром! — прошептал Троил.

— Елена! — Гектор отыскал глазами плачущую спартанку. — Что скажешь ты?

Она отняла руки от мокрого, покрасневшего лица и медленно подошла к Парису.

— Я виновата больше, чем ты. Я ведь видела, что ты любишь не меня, а только себя. Я сразу это видела. Ну и поделом мне. Я тоже тебя прощаю и буду оплакивать. Только вот не могу обрезать волосы — они, видишь, уже обрезаны…

Умирающий приподнял голову, обвел всех глазами, с усилием всматриваясь, потому что его зрение стало слабеть.

— Этого… я не ждал! Я думал… О, боги, боги, как хорошо было бы все вернуть назад!

Он умер часа два спустя, продолжая держать в своей остывшей и уже онемевшей руке руку Гекубы.