Ирина Измайлова - Подвиги Ахилла

— Царь и царица, отец мой и моя мать! Этот юноша — ваш пропавший без вести сын, тот, которого ты, матушка, хотела бросить в пропасть и которого спас Гектор!

Я тогда просто онемел от изумления… Ведь я рассказал матери обо всем случившемся с глазу на глаз, а ее попытки что–то разузнать о пропавшем ребенке вряд ли могли быть известны царевне, да Гекуба никому и не объясняла причин поисков. И не говорила, кто именно спас младенца.

Парис был изумлен не меньше меня. Царь и царица, потрясенные, не знали, что говорить и что делать. Когда же спросили юношу, сколько ему лет, он ответил, что его родители давно умерли и он не помнит, когда родился, но лет ему еще совсем немного. Призвали его деда Агелая, и вот тут–то старик, страшно смущаясь, признался, что этот мальчик ему на самом деле не внук, что он подобрал его в люльке на речной отмели тринадцать лет назад, а его сын с женой, у которых не было детей, охотно приняли к себе ребенка. Он описал, как выглядели люлька и плащ, в который был завернут мальчик. Эти вещи старик продал в городе какому–то лавочнику, потому что после смерти сына бедствовал, и ему трудно было кормить приемного внука. Сохранился и по–прежнему висел на шее Париса лишь его детский талисман, который мать тотчас узнала — сердоликовая фигурка льва на кожаном шнурке.

— Ну, таких фигурок много! — заметил Ахилл. — И у меня в детстве была такая. Ее вешают, чтобы мальчик рос сильным. Я ее потому и снял — боялся, что если буду еще сильнее, меня все станут бояться…

— Это правда, талисман не такой уж редкий, — согласился Гектор, — Но вместе со всем остальным, вместе с рассказом старого пастуха и со свидетельством Кассандры… Все сошлось, и сомнений не было — этот красавецпастух был нашим пропавшим братом, третьим сыном Приама и Гекубы.

Ему сказали, кто он, и мальчик от волнения чуть не лишился чувств. А что было с матерью, с отцом, да и со мной, — мне просто не описать. Это был день огромного, настоящего счастья.

С тех пор Парис стал жить с нами во дворце. Его все любили, ему все разрешали, потому что мы все, особенно царица, не могли простить себе, что он, без всякой своей вины, был удален от нас, жил в нищете и тяжелых трудах, не получал всего того, что с детства получали дети царя.

А у него очень скоро обнаружилось много скверных черт. То, что он был совершенно невоспитан, не умел себя вести и не хотел этому учиться, можно было легко понять — какие там благородные привычки среди овец и пастушьих собак? Но Парис, к тому же, стал требователен, капризен, любил, чтобы ему уделяли внимания и забот больше, чем другим, очень гордился собой и хотел, чтобы все говорили ему, какой он особенный.

Меня это почти сразу насторожило. А отец и мать ничего не хотели замечать. Вина перед Парисом заставляла их видеть его не таким, каким он был, прощать ему самые дикие и дерзкие выходки. И, когда отец отправил корабль с посольством в Спарту, чтобы договориться о каких–то торговых делах, и Парис пожелал ехать с этим кораблем, царь Приам беспрепятственно разрешил ему это, даже не помыслив, что мальчишка задумает и вытворит что–либо худое. Хотя чего он только до того уже ни вытворял за то короткое время, что прожил в Трое!

О том, что ему, как он до сих пор уверяет, явилась накануне поездки богиня Афродита и пообещала любовь самой красивой в мире женщины, Парис никому не говорил — рассказал, уже когда привез в Трою похищенную Елену.

И вот непоправимое совершилось, и мы все были принесены в жертву самолюбию и своеволию этого неумного ребенка, которому царь и царица так много позволяли. Пророчество исполнилось. Только крови своих братьев он еще не проливал, и я страшусь подумать о последней части предсказания Адамахта, об отце… Но если бы тогда ребенка оставили во дворце, все это вряд ли могло произойти. Подземные духи, которым служил старый жрец, сыграли с нами со всеми злую шутку!

Гектор умолк и, взяв из рук сидевшей подле него Андромахи чашку с молоком, отхлебнул немного и закрыл глаза.

Ахилл всмотрелся и понял, что раненый не спит. Просто он вновь переживал все, о чем говорил, вновь вспоминал те тяжкие события.

— Ты не жалеешь? — наконец, спросил базилевс.

— О чем? — Гектор открыл глаза и взглянул на Пелида.

— О том, что спас Париса.

— Нет, конечно, — без колебаний ответил царевич. — Как можно об этом жалеть? Жаль только, что сам Парис не умеет быть благодарным. По сути дела, в крови его братьев, что была пролита уже столько раз, именно он и виноват. Но до сих пор не признает этого.

— И никогда не признает! — не сдержалась Андромаха. — Он же — само самодовольство. Ух, как я его не люблю!

Гектор рассмеялся.

— Да, пожалуй, из всех троянцев моя жена сильнее всего не любит Париса. И мало кто, кроме отца и матери, теперь питает к нему любовь…

— А Елена? — спросил Ахилл. — Она–то поняла, наконец, кому принесла в жертву себя и всех нас? Неужели ей он по–прежнему мил и дорог?

В глазах троянца промелькнуло сомнение, и он ответил не сразу.

— Как знать… Со мной Елена, пожалуй, откровеннее, чем с другими. Но о своих чувствах к Парису она никогда не говорит. Думаю, ей стыдно.

— Значит, она тоже должна согласиться на возвращение в Спарту! — решительно произнес Ахилл. — Твой рассказ, Гектор, многое мне объяснил, но тем более дико было бы продолжать эту войну. Не стоит Парис и капли крови, ни ахейской, ни троянской — так же, как не стоит любви и преданности Елены. А царь Приам, я думаю, теперь уже не надеется разгромить наше войско и взять в плен Атридов…

— Отец давно уже хочет мира! — воскликнул Гектор. — Даже надменный Анхис хочет того же. И если отец виноват в своей самонадеянности и в излишней жажде власти, то сейчас он за это уже достаточно наказан. Мои раны и плен — хорошее вразумление для него, верившего в сказку о «непобедимом Гекторе».

— Да-а! — протянул Ахилл грустно. — Только вот ранен и в плену ты, единственный, кто действительно пытался не допустить начала войны и внушал царю разумные мысли.

— А что ты станешь делать, — вдруг спросил Гектор, и его глаза как–то странно блеснули, — что ты станешь делать, если ничего не получится, если перемирие сорвется и война возобновится?

Базилевс нахмурился.

— Я сказал царю Приаму, что в таком случае после твоего выздоровления нам снова придется драться на поединке.

— Это разумно, — Гектор глубоко вздохнул и опять полузакрыл глаза. — Только вот здоров я буду, наверное, еще не скоро.

Андромаха подалась вперед и, глядя в лицо Ахиллу своими изумрудными глазами, спокойно проговорила:

— Этого не будет. Ты этого не сделаешь, Ахилл. Я знаю.

— Она всегда все знает вместо меня! — сердито бросил базилевс. — У кого дар пророчества, Гектор? У твоей сестры или у твоей жены? Я говорил об условии, поставленном троянскому царю. А что мы будем делать в действительности, почем мне знать? Я ни разу в жизни не был в более глупом и нелепом положении, чем сейчас!