Гарт Никс - Сабриэль

Но Бумажнокрыл ничем не походил на альцестьеррский аэроплан: скорее уж на челн с ястребиными крыльями и хвостом. При ближайшем рассмотрении Сабриэль убедилась, что основой для корпуса, вероятно, и впрямь послужила лодка. Она сужалась к обоим концам, а в центре было углубление – открытая кабина пилота. По обе стороны лодки торчали в стороны и назад длинные крылья – такие хрупкие на вид, что казалось, того и гляди отвалятся. Клиновидный хвост тоже особых надежд не внушал.

С замирающим сердцем Сабриэль преодолела последние несколько ступеней. Теперь она разглядела, из чего конструкция сделана, и стало понятным ее имя: все части летательного аппарата были из множества проклеенных слоев бумаги. Покрашенный в зеленовато-голубой цвет, с серебряными ободками на корпусе и серебряными полосами на крыльях и хвосте, смотрелся он нарядно – загляденье, да и только! – но пригодным к полету не выглядел. Только желтые глаза сокола, нарисованные на заостренном носу, намекали на летные качества.

Сабриэль еще раз оглядела Бумажнокрыл и покосилась на водопад внизу. Теперь, после разлива реки, он сделался еще более устрашающим, чем раньше. Пена и брызги взлетали каскадами на десятки ярдов над кромкой утеса – и сквозь этот ревущий туман Бумажнокрылу придется пролететь, прежде чем он окажется в открытом небе. А вдруг он размокнет от воды?

– А эта… штука… уже летала прежде? – опасливо спросила Сабриэль.

Разум ее уже смирился с мыслью, что очень скоро она усядется в утлое суденышко и помчится к грохочущим водам, но подсознание и желудок настоятельно советовали остаться на твердой земле.

– Много раз, – заверил Моггет, легко запрыгивая с помоста в открытую кабину. Голос его донесся изнутри глуховато. Но вот Моггет снова выглянул наружу: пушистая кошачья мордочка показалась над краем. – Абхорсену, из чьих рук это приспособление вышло, однажды удалось слетать на нем к морю и обратно за один вечер. Ну да она была великой ведуньей погоды и умела управлять ветрами. Я не думаю, что…

– Нет, – подтвердила Сабриэль, осознав еще один пробел в своем образовании. Ей было известно, что магия ветра – это главным образом умение просвистеть знаки Хартии, но на этом ее осведомленность заканчивалась. – Нет, этого я не умею.

– Что ж, – продолжил Моггет, задумчиво помолчав. – В Бумажнокрыл вложено несколько простейших заклинаний для полета по ветру. Однако тебе придется их просвистеть. Свистеть, я надеюсь, ты умеешь?

Сабриэль не стала отвечать на этот ехидный вопрос. Все некроманты по определению обладают музыкальным слухом: они должны уметь и свистеть, и петь – и про себя, и вслух. Если застрянешь в Смерти без колокольцев или каких-либо других магических инструментов, владение голосом – твое последнее оружие.

Подошел один из фантомов, помог снять рюкзак, пристроил его в задней части кабины. Второй фантом взял Сабриэль за руку и подвел ее к чему-то вроде небольшого кожаного гамака, подвешенного поперек кабины: очевидно, он заменял тут пилотское кресло. Особо надежным он тоже не выглядел, но Сабриэль, передав меч в ножнах третьему фантому, заставила себя забраться в кабину.

Как ни странно, бумажный пол вовсе не провалился под ее ногами. Более того, материал показался обнадеживающе прочным. Минуту поерзав в гамаке в поисках удобного положения, Сабриэль обнаружила, что сиденье очень даже комфортное. Меч и ножны уложили в специальное углубление рядом с ней, а Моггет занял место на ремнях, крепящих к месту рюкзак, прямо за ее плечом, потому что Сабриэль сидела откинувшись, почти полулежа.

Теперь, из этого положения, ей стало видно маленькое овальное зеркальце из посеребренного стекла, закрепленное точно под краем кабины. Оно поблескивало в свете вечернего солнца и зримо пульсировало магией Хартии. Что-то навело Сабриэль на мысль подышать на стекло. Горячее дыхание затуманило поверхность. Дымка так и не растаяла, зато спустя мгновение-другое на ней проступил знак Хартии – точно призрачный палец начертил его на помутневшем зеркале.

Сабриэль внимательно изучила символ, запоминая его назначение и суть. Он же поведал ей и о последующих знаках: знаках, с помощью которых можно усилить поднимающийся ветер, или совершить спешную посадку, или призвать ветра со всех концов земли. Для управления Бумажнокрылом нашлись и другие знаки. Постигая их, Сабриэль осознала, что все воздушное судно пропитано магией Хартии и насквозь пронизано чарами. Его создательница трудилась долго и с любовью, и творение ее походило скорее на волшебную птицу, нежели на летательный аппарат.

Время шло, последний знак погас. Зеркало прояснилось, снова сделавшись обычной пластинкой посеребренного стекла, блестящей на солнце. Сабриэль сидела молча, запечатлевая знаки в памяти, и дивилась искусству и могуществу, сотворившим Бумажнокрыл и измыслившим такой способ обучения. Может статься, когда-нибудь ей тоже достанет умения создать нечто подобное.

– А та Абхорсен, которая создала эту штуку, кто она была? – спросила Сабриэль. – Ну, то есть кем она мне приходилась?

– Кузиной, – промурлыкал Моггет ей на ухо. – Кузина твоей прапрапрапрабабушки. Она была последней в своем роду. Детей после себя не оставила.

«Наверное, ее дитя – это Бумажнокрыл», – подумала Сабриэль, проводя рукой по глянцевой поверхности корпуса и ощущая знаки Хартии, дремлющие в его ткани. Грядущий полет уже не внушал ей такого ужаса.

– Надо бы поторопиться, – продолжал Моггет. – Очень скоро совсем стемнеет. Ты помнишь знаки?

– Да, – твердо сказала Сабриэль.

Она обернулась к фантомам – они уже выстроились под крыльями, удерживая Бумажнокрыл на месте, пока не настанет время отпустить его в небо. Сабриэль задумалась: сколько же раз они оказывали эту услугу бесчисленным Абхорсенам?

– Спасибо вам, – поблагодарила она. – Спасибо за всю вашу заботу и доброту. До свидания.

C этими последними словами Сабриэль откинулась в гамаке, обеими руками вцепилась в края кабины и просвистела ноты поднимающегося ветра, мысленно рисуя необходимую последовательность знаков Хартии: они словно перетекали ей в горло и в губы, а оттуда – в воздух.

Свист прозвучал звонко и чисто – и тут же поднялся ветер. Сабриэль перевела дыхание, а ветер между тем нарастал. Набрав в грудь побольше воздуха, она вывела развеселую, радостную трель. Подобно птице, что наслаждается полетом, знаки спорхнули с ее губ в самого Бумажнокрыла. От этого посвиста голубые и серебряные полосы словно бы ожили, заплясали на корпусе, одели крылья мерцающим глянцевым оперением. Волшебный летун задрожал, заходил ходуном, внезапно ожил и затрепетал всем телом – он нетерпеливо рвался в полет.