Кен Лю - Королевские милости

– Не хотел бы я иметь генерала Цзинду своим врагом, – под впечатлением от увиденного проговорил Рато.

Они с Дафиро закрыли уши руками, но не смогли заглушить крики умирающих мужчин и женщин.

«Мой дражайший муж!

Прошу простить меня за столь короткое письмо, но я еще не до конца оправилась и постоянно чувствую усталость, а наш малыш отнимает все мое время.

Ну вот и главная новость – ты стал отцом!

Прошло сто дней после рождения нашего сына, и он совершенно здоров. Пока я называю его „Тото-тика“, а когда он достигнет возраста разума, мы с тобой объявим его официальное имя.

Он маленькая копия тебя, что – и это весьма неожиданно – делает его очень славным и симпатичным. Впрочем, надеюсь, в ближайшее время у него не вырастет такой же, как у тебя, живот. Дамы при дворе короля Туфи то и дело стараются взять его на руки, но если он попадает к кому-то чужому, то моментально начинает плакать и успокаивается только у меня. Я пью настойки, навевающие приятные сны, чтобы малыш получал их с моим молоком. Мне кажется, я все делаю правильно, потому что он все время улыбается во сне.

Я молю Кану и Рапу тебя защитить и надеюсь, что у вас с Мата все хорошо. Возвращайся целым и невредимым ко мне и нашему малышу.

Твоя любящая жена».

– Мои поздравления, брат! Сын – это настоящее чудо, и теперь мы знаем, кто станет следующим герцогом Дзуди. Мне не терпится увидеть его.

– Поскольку он родился в год Хризантемы, тебе придется примерить на себя роль дядюшки!

Мата и Куни осушили свои чаши с манговым вином. Счастливое известие, пришедшее от Джиа, стало приятным разнообразием среди бесконечной череды смертей и сражений.

Куни и Мата стояли в доке Диму и смотрели на имперские корабли, плававшие взад-вперед по реке Лиру, но так, что ни стрелы, ни катапульты не могли их достать. После того как Мата утолил свою ярость, Куни быстро навел порядок в Диму и приказал солдатам следить, чтобы в городе не было мародерства. Куни понимал, что пройдет некоторое время, прежде чем Диму окончательно придет в себя, но по крайней мере горожане больше не испытывали ужаса перед «освободительной» армией.

За кораблями, в устье Лиру виднелись яркие, разноцветные дома Димуши, и Куни с Мата представляли, как они двинутся дальше, мимо Димуши, мимо плодородных земель перешейка Каро, пока не доберутся до пролива Аму, за которым находится остров Аралуджи, с его построенными на воде городами и парящими в воздухе замками, с великолепными доками и изящными кораблями, изысканными традициями и надменными манерами, увековеченными в тысячах поэм и сотнях тысяч картин.

– У Аму отличный флот, – сказал Мата. – Он остановит армаду Мараны, а потом поможет нам перебраться через Лиру и принести нашу войну к дверям императора.

– Будем молиться, чтобы они победили, – ответил Куни.

Аралуджи, седьмой месяц четвертого года Праведной Силы

Остров Аралуджи – что на классическом ано означает «красивый» – полностью оправдывал свое название: широкие белые пляжи, пологие, будто созданные для отдыха дюны, укрепленные островками берегового тростника, ярко-зеленые холмы, заросшие травой пили, и глубокие долины с лесами зеркальных мангровых деревьев и смоковниц. Похожие на тарелки корни первых выступали из земли точно покрытые лаком ширмы, привезенные из утонченного Гана, а воздушные корни смоковниц свисали с ветвей, словно пряди роскошных волос, которые, сидя перед зеркалом, расчесывает прекрасная женщина.

И повсюду цвели орхидеи самых разных форм и оттенков: белые, белее морских раковин, красные – алые, словно кораллы. Днем между цветами порхали золотые колибри, которые по ночам уступали место легким, будто сотканным из воздуха, мотылькам с серебряными крылышками.

Но самым главным сокровищем Аралуджи был Мюнинг, Город Озера. Построенный на крошечных островах мелкого озера Тойемотика – младшей сестры озера Тутутика, – город казался лежащей на воде диадемой. Изящные шпили храмов и грациозные тонкие башни дворца соединяло переплетение узких мостов с арками, бросавших вызов законам тяготения.

Дома и башни Мюнинга строили так, чтобы как можно разумнее использовать ограниченное пространство островов. Узкие, высокие, с гибкими стенами, они раскачивались на ветру, точно бамбуковая роща. Когда закончилось место на земле, дома пришлось строить на воде, и они, словно водомерки, парили над озером на высоких опорах, закрепленных на дне.

Плавучие сады, окружавшие острова Мюнинга, обеспечивали его жителей свежими фруктами и овощами. Дома соединяли подвесные платформы из веревок и планок сандалового дерева, источавшего сладковатый аромат. На платформах лорды и леди в шелковых туфельках танцевали по ночам и пили чай, наслаждаясь чудными картинами медленно занимавшей свое место на небе луны и огнями порта Мюнингтозу, расположенного на берегу, всего в нескольких милях к востоку от озера.

Однако самым восхитительным самоцветом Аралуджи, вне всякого сомнения, была принцесса Кикоми. Ей исполнилось семнадцать, и ее оливковая кожа, роскошные светло-каштановые волосы, которые водопадом локонов окутывали плечи, ослепительно голубые глаза, сиявшие точно два глубоких спокойных озера, стали темой многочисленных легенд и баллад, сочиненных бардами. Она была внучкой Понаху, последнего короля Аму, правившего до Завоевания, и единственной оставшейся в живых прямой наследницей, но, поскольку законы Аму не позволяли женщине занять трон, восстановленным Аму правил король Понадому, сводный брат Понаху и внучатый дядя Кикоми.

В парящих в воздухе чайных домиках иногда можно было услышать, как люди перешептывались, жалея, что Кикоми родилась не мальчиком, но всегда так, чтобы их не услышали солдаты или шпионы короля.

Сидя в своей комнате в полном одиночестве и рассматривая себя в зеркало, Кикоми решила присыпать каштановые волосы золотой пылью, чтобы казались светлыми, и наложить голубые тени на веки, подчеркнув тем самым синеву глаз. И все для того, чтобы как можно больше походить на Тутутику, богиню Аму. Сегодня вечером ей предстояло играть роль символа, а символам жаловаться на свою судьбу не полагалось. Она будет улыбаться, махать рукой и стоять молча рядом с дядей, пока тот, заикаясь и путаясь, произносит речь, обращенную к солдатам и матросам, чтобы поднять их боевой дух. Она станет для них напоминанием о том, ради чего они идут в бой, символом прекрасных женщин Аму и расположения Тутутики, а еще гордости Аму как образца изящества, красоты, вкуса и культуры, не сравнимого с отсталой и невежественной Ксаной.

И все-таки Кикоми не чувствовала себя счастливой.