Ирина Богатырева - Кадын

Двое принялись ругаться из-за кольца, остальные стали расходиться, кто-то склонился с ножом над мертвым котенком, готовясь его освежевать. А у меня сдавило горло, и от глухой ярости заболело в груди. Мое тело тряслось, мышцы сводила судорога, голова шла кругом, и зрение изменяло. Я перестала чуять себя. Злой, ужасный смех, будто смеюсь не я, а алчные духи, стал вырываться из меня. Мое сознание было уже не в моей власти, и я больше была не я, во мне была вся сила нашего люда, пришедшего из древних времен и далеких земель. Вся сила, потревоженная убийством истинного царя .

Я увидала вдруг, как дева, схожая со мной обликом, поднялась на ноги, схватила камень, бросила его в голову степняка и тут же с криком «Айя!» – прыгнула вниз, вынимая чекан. Другая побежала по крыше закуты с обнаженным кинжалом, сверху обрушилась на врага и перерезала ему горло. Третья, четвертая, пятая – множество моих чолов с оружием в руках, с боевым кличем стали кидаться на врагов, и я сама уже была с ними. Безумие воина, то, о чем я знала до этого лишь со слов Камки, овладело мной, и мир пустился круговертью напуганных лиц, запахом страха и крови. Мои чолы метали камни и чеканы, убивали кинжалом и стрелами, они прыгали на врагов, они могли кинуть мужчину за пять шагов так, чтобы тот больше не поднялся, они были неуязвимы.

Степские сначала пытались сопротивляться, но скоро меж них пробежало, как искра, одно слово – кшиха , – и ужас овладел ими. Они хватали коней и улетали с криками вниз по склону. Атсур, выскочив из шатра, закричал, пытаясь остановить бегство, но, услышав его голос, все мои чолы обернулись к нему и устремились во всей своей ярости. Лицо у Атсура пропало, когда он увидал это. Я расхохоталась. Я видела, как он прыгнул на бегущего мимо коня, сошвырнул сидящего на нем воина и пустился наутек, поливая лошадь плеткой. «Кшиха! Кшиха!» – слышалось вокруг, и каким-то чутьем я поняла, что это значит: злой дух . Мое существо опять раскололось от смеха, мои чолы стали вскакивать на спины оставшихся степских коньков и преследовать убегавших, посылая стрелы без промаха.

Погоня кончилась слишком рано: в горите не осталось ни одной стрелы. Я выскочила к берегу и остановилась на яру. У самой воды толкались степские, Атсур кричал на них и бил плеткой, один воин, обвязанный веревкой, никак не решался загнать в воду коня. На другом берегу никого не было – либо еще не перебрались, либо кого-то уже унесла река. Мой воинский дух засмеялся и крикнул громко, чтобы перекрыть шум:

– Атсур!

От этого крика даже мертвые, оставшиеся по склону, должны были в страхе забиться под коряги. Воины дрожали, кто-то пустил коня к лесу. Атсур нашел в себе мужество обернуться и посмотреть на меня.

– Атсур! Ты труслив как косуля! Ты совершил преступление! Хватит прятаться по кустам, как заяц. Если в тебе сохранилось мужество хоть на волос, собирай своих людей и выходи на открытую битву. Я хочу увидеть тебя своим противником, а не дичью, слишком мало чести убивать труса. С началом новой луны мои воины будут ждать тебя у Зубцовых гор. Если же мужества в тебе не осталось, уходи в Степь и забудь само имя ачжунов. Но помни: ты жертва барса! Кшиха найдет тебя!

С этим я развернула конька и погнала его вверх по склону, нисколько не заботясь об оставшихся внизу лучниках.

А вернувшись на место, развела большой огонь. Встав на колени, обернулась к Луне. Ее лик ярко висел в зените неба.

– Матерь, – сказала я. – Никогда ни о чем не просила тебя, а нынче – благодарю. Будь же и впредь милосердна ко мне, даруй силы и победу нашему люду. И твой маленький воин найдет дорогу к тебе.

После чего возложила на погребальный огонь котенка. Костер охнул, не понимая такой жертвы, а потом охватил его мохнатое тельце, с треском стал пожирать шкурку.

Я проводила маленького царя с почестями воина и отправилась собирать разбежавшихся степских лошадей. Получилось чуть больше трех десятков седловых и кормовых. Я поставила их в закуте, а сама вернулась к Учкту, и мы схоронились подальше от этого места. Степских я не боялась, но присутствие барса все еще ощущалось в лесу. Атсур убил котенка, но гнал его мать, и теперь она бродила в тайге, напоенной запахом крови, и благоразумно было держаться подальше.

Она привиделась мне во сне – прозрачная хищная тень, луч Луны, царица .

Я отдыхала все утро, и лишь к полудню осторожно вернулась. В брошенном шатре Атсура было не много вещей – посуда и оружие. Войлоки на поляне были еще менее ценны. Взяв все, что имело смысл брать, я отправилась с конями через перевал в стан. На третий день мне повстречалась семья – мать и трое детей до посвящения, один еще не отпустивший грудь, – они перегоняли стадо. Старший мальчик вызвался помочь мне с лошадьми, он знал близкую дорогу. Вместе мы довели табун до стана, и я подарила ему за это ходкого конька.

Отца не было, когда я пришла, он вернулся к вечеру и уже знал от людей, что я одна привела табун степских коней. Когда он вошел в дом, я сидела у огня и строгала бойкие стрелы, готовясь набить ими горит. Отец приблизился и вдруг опустился передо мной на колено и склонил голову. От неожиданности я вскочила и уронила работу.

– Что ты, царь!

– Я припадаю не к дочери, а к посланнику Луноликой.

– Отец, я не дошла до ее чертога, она не пустила меня.

– Мне известно, что ты привела добычу, достойную линии воинов.

– Матерь помогла мне.

– Матерь милостива к тебе и через тебя дарует милость всему люду. С тобой люди пойдут в любую битву.

– То же в других девах, давших обет. Ты слишком добр ко мне, царь.

– Слова старой Камки сбываются. Я вижу это. И мне известно теперь, что ждет всех нас. Потому и припадаю к тебе – как к воину Луноликой и как к царице.

Я не знала, что ответить. Мне не было открыто то, что знал он. Но смутное чувство, перейдя от него, коснулось и меня. Я опустилась на колени и обняла руками его склоненную голову, прижав к груди.

Я впервые обнимала отца с тех пор, как была ребенком. Я гладила его по жестким, будто конская грива, волосам, собранным в косы, и целовала в макушку. Мне казалось, что он пахнет пряным полынным ветром и теплым кобыльим молоком. Свобода и вольный дух – все это было в нем, но ему предстояло стать последним царем кочевого люда, люда Золотой реки. Так навеки запомнила я его: запах полыни и молока, теплой, прогретой и ввечеру остывающей пыльной земли. Запах моего счастья.

Я рассказала ему, что случилось со мной, и как билась, и как назначила Атсуру день и место открытого боя.

– Я уверена, он придет. Он не сможет теперь не прий-ти. Он до кишок напуган.

Отец был серьезен, хотя я пыталась веселить его рассказом. Он кивнул.

– Придет. Для него нет иной дороги. Он зажат теперь меж двух скал, и открытая битва будет единственным выходом. Но я уже чую чад поминальных костров. Начнем же собирать людей, и пусть все помнят, куда пролегает их путь.