Ирина Богатырева - Кадын

Я стремилась к холму, где гарцевал Атсур. Прорывалась туда через ряды, и моя линия шла за мной. Я чуяла помощь своих воинов и тем сильнее, яростнее билась. Я найти хотела Атсура, убить хотела его, лишь тогда обретут отмщение все воины, павшие в этот день.

– Вперед, конники, мчитесь! Земля бесконечна, и это ваша земля!

Но мне не суждено было добраться до холма. Степские сдавили нас, и мы увидели, что отрезаны. Я дала сигнал, и мы собрались клином, мы встали в оборону, но степские сжимали. Я видела, как один воин соскочил с коня и с криком кинулся вперед. Это был кузнец, огромный, сильный, его голые плечи и грудь походили на молоты, которыми он ковал железо, и защищал его лишь малый щит на спине. Ловким ножом он вспарывал брюхо степским коням, чеканом клал всадников. Это был пеший бой, которому некогда учил меня старый Бара-Атой.

Вдруг свет в моих глазах померк, а когда я пришла в себя, то лежала меж камнями, и степской на полном скаку занес надо мной копье. Я перевернулась, оно воткнулось за моей спиной. С одного рывка он не выдрал его и задержал коня. Я развернулась, с силой дернула на себя древко, и воин рухнул наземь, всем телом обрушился на меня – прямо на выпростанный мой кинжал. Он тут же обмяк, выпустил жизнь вместе с дурным дыханием мне в лицо, а глаза его, вмиг потерявшие ясность, остановились с удивлением на моих глазах. Не чувствуя ничего, кроме омерзения, я столкнула с себя эту мертвую тушу, поднялась на ноги, обтерла клинок о его одежду и продолжила битву. Верный чекан и меч стали мне помощниками, когда горит был пуст, а Учкту пала, чуть не погубив и меня.

Кони были вокруг, духи, крики и запах смерти…

И я увидела брата, любимого светлого Санталая в тот миг, когда копье вонзилось ему меж лопаток и тело его, прогнувшись в последней судороге дыхания, замерло на коне. Для того лишь расступились воины, для того лишь разошлась тьма битвы, чтобы мне увидеть его убитым. Я услышала крик, исходящий из глубины моего естества. Я стала прорываться к нему, и враги были как камни, попавшие под ноги.

Я успела в тот миг, когда он скатился с седла. Уложив его на бок, я обняла его голову. Мое тело чуяло судороги его мышц, мое сердце вбирало последние токи его жизни. Когда я взглянула ему в лицо, глаза его уже были пусты, но он улыбался как всегда светло, беззаботно, открыто – лишь он один так умел улыбаться из всех моих братьев. Жизнь излетела из его приоткрытого рта.

Воин не может лежать лицом вниз. Я освободила его тело от копья, положила на спину, и трава вокруг вмиг стала алой. Смотри в небо, брат, иди в чертог Бело-Синего, я провожу тебя. Дай кончиться бою, дай обтереть клинки.

Как когда-то в дни посвящения я разрезала себе ладонь и призвала алчных духов. Теперь они направляли мое оружие, пожирали разум врагов и получали их жизни. Взяв копье, я направила его на врага, лишившего Санталая света жизни. Своим же копьем был он убит, и духи пожрали его вмиг. В вихре тьмы, в вихре смерти я продолжала бой.

– Айа, воины, айа! Путь в Бело-Синее вам открыт.

О той битве не скажу более. Честный воин молчит, а верный воин – погиб. И тот, кто остался жив, должен молчать в память о павших.

– Аракспай!

– Торуг!

– Талай!

– Ситор!

– Илисай!

– Аксай!

– Интик! Интик! Интик!

В сумерках ходили по степи люди, звали близких, окликали воинов по именам. Я, упав от бессилия, лежала на теплой земле. Голоса летали птицами, я слушала, и мне слышалось – теплым ветром, сухим шелестом выжженной травы, мирными шутками отзывались воины, уходя в вышний чертог:

– Аксай, коня дай…

Но люди не слышали того. Одни искавшие откликались другим, и обнимались, и роднились тут же, в разбитой степи. Даже если не тот был, кого звали, найдя друг друга, родными становились навеки – таков обычай.

Я собралась с духом и села. Тело горело, раны жгло болью, но всего сильнее была усталость не тела, а сердца. Степские были разбиты и бежали. Мы собирали павших, а Степь бросила своих. Весть о гибели Атсура остановила и развернула их. Без царя кто даст обещанное? И Степь бежала, оставив нам своих мертвых, оставив нам свою скорбь.

Кто убил Атсура, я не знаю. Не я, не отец, не Талай. Как случилось это, тоже не знаю. Верно, чья-то стрела пронзила его с дальнего лета, случайная, и мы не узнаем имя того, кто послал ее, никогда. Барс настиг свою жертву.

Качаясь, я дошла до реки, упала в нее лицом и пила как лошадь – долго и тяжело. Лишь после этого разум мой прояснился, и голоса воинов, отходящих в вышний чертог, отдалились. Только живых слышала я теперь. Тогда поднялась и стала вместе с ними ходить и окликать по именам всех, кого могла вспомнить.

– Санталай!

– Бортай!

– Велехор!

– Истай!

– Стибор!

– Астарай!

Все мои братья были мертвы, никто не откликнулся мне.

– Талай!

Мы встретились и не узнали друг друга. Я плакала, глядя в его почерневшее лицо. Он опустился на колено и коснулся моих ног.

– Мы живы, царевна. Отчего ты плачешь по живым, но не плачешь по мертвым?

Я опустилась рядом с ним и взяла его за руки, не зная, что отвечать.

Тогда мы пошли вместе, и звали родных, собирали павших, относя их к стану, за реку.

У самой воды на коленях, спокойно и прямо, сидел степской юноша. Сидел и смотрел на наш берег. Вокруг него бродили люди, летали имена живых и погибших, а его лицо и все его тело оставалось недвижным, точно вырезанное из дерева. Он был красив красотой юной, только начавшейся жизни. Он не был ранен, рядом с ним лежал пустой колчан и сломанный лук. Он не был пленником, люди обходили его, словно не видели, словно он был духом. Его бесстрастные глаза, глаза потерявшего все бесприютного существа были полны кочевого зова, и что-то сжалось во мне: между Степью и нами общего больше, чем между братьями. Так в чем же тогда наша победа? Я стояла и смотрела, пока Талай не увел меня.

– Царь мой!

Отец был жив. Он сидел, укрывшись теплой шубой, у своего шатра. Всех братьев мы принесли к нему. Мне было страшно взглянуть в его сухое, постаревшее лицо. Мне стыдно было, что не я, а Санталай, наследник, пал в этой битве.

– Очи!

– Согдай!

– Ак-Дирьи!

– Ильдаза!

– Таргатай!

Старшая дева была жива, и тяжелая рана в голову не остановила ее. Девы залечат эту рану, я знала. Но из всего чертога осталось, кроме нее, только одиннадцать дев.

– Их доля прекрасна, – скажет мне потом Таргатай. – Их доля светла и завидна. Я же не знаю, зачем оставил меня Бело-Синий. Я не хочу жить и стареть.

Согдай я нашла среди мертвых, но глаза ее еще были живы. Я заглянула в них – она меня не узнала. Земля под ней пропиталась кровью, но сердце билось. Талай, склонившийся над сестрой, поднялся и сказал: