Ирина Богатырева - Кадын

Алатаю давно не было так хорошо. Вот уже две луны с того дня, как ушли мальчики на посвящение вслед за Камом, он жил, словно охваченный лихорадкой. Сперва было учение, и Алатай старался, рвал жилы и больше всего боялся, что не сумеет, не справится, окажется хуже других. А потом, когда начались уроки, его охватил еще больший страх – что не выполнит, не найдет то, что требует Кам, не привлечет ээ и не получит доли.

Теперь ему казалось это смешным – чего он боялся? Он лежал на камне и блаженно улыбался облакам. Последний урок был самым трудным, надо было выследить самку горного козла, годовалую, еще не ягнившуюся самочку, поймать ее живьем и срезать с холки клок шерсти. Когда Кам велел такое, Алатай решил, что пропал, он не верил, что выполнить это возможно, но вот он спускался с гольцов, и клок шерсти лежал в мешочке у него на поясе. И удивительное спокойствие вдруг снизошло на него. Словно бы кто-то шепнул, что это все, больше уроков не будет, он выдержал, выполнил, дух уже ждет его, и торопиться больше не надо – Кам сам его ныне найдет.

Всякий раз так и случалось после выполненных уроков, Кам всегда находил его, появлялся, стоило только все закончить. Других мальчиков Алатай не видал за это время. Все они растворились в тайге, разошлись по своим заданиям, каждый сам готовил себя к встрече с духом. Всю луну Алатай был один, рыскал по тайге как волк, спал в камнях и валежнике и мечтал, чтобы волком явился к нему его ээ.

– Греешься? – услышал он резкий и хриплый голос Кама. Тот стоял внизу под камнем, на котором лежал Алатай. – Те, грейся, пока светло. Видишь ту лиственницу? Согреешься – приходи к ней.

Алатай обернулся – Кама уже не было. Он улыбнулся – можно не спешить. Можно еще полежать и понежиться. Самое тяжелое позади. Самое страшное – впереди. А сейчас были облака, из-за которых смотрел на него единственным глазом Бело-Синий.

Он пришел к Каму, когда сумерки заполнили тайгу. У ручья под раздвоенной лиственницей стоял шалаш, и Кам сидел возле, готовил над огнем мясо. Алатай даже забыл все, что с ним было, учуяв запах.

– Пришел, – усмехнулся Кам. – Иди же. Я чаю, голоден. Луна минула, как мясо ты ел.

И верно, минула луна, как Алатай вообще ел досыта. Это во время учений Кам кормил их как воинов – крепко и сытно. В дни уроков еды стало мало. Алатай не охотился и мяса не видел. Кам поил его горячими взварами из таких трав, что много дней еще Алатай не чуял голода, все тело было легким и как будто полно дурманного дыма, а движения становились плавными, как в воде. Зато голод, который настигал после, был столь силен, что приходилось грызть кору и выкапывать корни, чтобы его заглушить.

Кам протянул мясо, и Алатай впился, чувствуя себя волком.

– Принес? – спросил Кам, щуря из-под шапки хитрый глаз. Алатай кивнул и отцепил мешочек. Подал ему. Кам встал, тяжелой стариковской походкой, западая на правую ногу, отошел к лиственнице. Алатай следил за ним и дивился, как может Кам быстро сбрасывать годы, когда это нужно. Был он старик, говорили, помнил еще, как пришли их деды с Золотой реки. Ходил тяжко, опирался на толстую палку. Но ему ничего не стоило вдруг словно забыть об этом, оборотиться воином, легче, быстрее и сильнее которого Алатаю видеть не доводилось. Никогда он не понимал Кама, и сердце его снова забилось от ощущения близкой тайны.

Кам вернулся с кожаным сосудом, положил его у огня и сказал:

– Здесь все, что ты добыл. Ешь и готовься. Нынче буду духов сзывать. Посмотрим, кто польстится на этакие дары, – усмехнулся он и добавил: – Пришло время скормить твое сердце.

Алатай поперхнулась и закашлялся. Хоть и ждал и знал сам, что сегодня это случится, но слишком уж долго, слишком страстно желал он этого дня, чтобы поверить в него. «Волка, – твердил про себя. – Пусть дары привлекут ээ волка!» – молил он. Но Каму, конечно, нельзя было такое сказать. «Все решит Бело-Синий», – был бы ответ. Кое-как, давясь и не чувствуя вкуса, Алатай доел, вытер губы руками и сел, глядя на Кама во все глаза.

– Сыт? – усмехнулся Кам. – А придется еще подождать. Ты готов, но доля твоя не готова. Доля твоя еще не вызрела в этом мешке. Сядь в стороне.

Алатай послушно отошел и сел на корень. Смотрел, как Кам готовит взвар: кидает в кожаный бурдюк с водой травы. Потом тянется к сосуду с его подношениями, с его долей, которую целую луну по крупице собирал Алатай по тайге – травинку, песчинку, перо из гнезда, где вырос кукушонок, помет из логова лисицы, кости суслика, орехи из схрона белки, сухой белый цветок с мохнатыми лепестками, который растет только высоко в горах, целое яичко из обгоревшего в пожаре гнезда… Все это теперь Кам доставал, подносил к носу, словно нюхал, оценивал, оглядывал и кидал – или в бурдюк, или в костер, будто то был мусор, ради которого не стоило мокнуть, мерзнуть и норовить сорваться с обрыва.

– Раздевайся, – бросил Кам, когда бурдюк был завязан и закопан в углях. – И трижды окунись с головой. Запахов на тебе много. Запахов твоих страхов, что урока не выдержишь. – И опять хрипло засмеялся.

Алатай послушно стянул одежду, подошел к потоку и вошел в него. Ручей обжог кожу, но был слишком мелок, едва выше колена. Пришлось лечь на живот и трижды поднырнуть в поток с головой. Его обдало огнем. Но он вышел неторопливо, будто ему все было нипочем, и остановился в стороне от огня, не желая подойти ближе, чтобы не показать, что ему холодно.

Стало совсем темно. Кам словно забыл о нем. Сидел у огня, держа над ним большой боевой клинок, но клинок был белый и сделан из камня. Кам крутил его над огнем, не сводя глаз, будто ничего не существовало больше, кроме блестящего, красивого, остро наточенного камня. Потом разгреб угли, достал бурдюк, налил в чашу и протянул Алатаю взвар.

– Выпей, будущий воин. Это прогонит страх. И не позволяй ему рождаться в сердце, что бы ты ни увидел.

Он говорил это, а Алатай чуял, что страх уже сковывает тело сильнее, чем холод. Даже не страх, нет, это был настоящий ужас, такого он еще не знал – ужас перед будущим, перед тем, что откроется ему сейчас, что его уже ждет. Но он сумел скрепить сердце, взял чашу и залпом выпил горький, терпкий взвар. Жар разлился по телу.

– Ложись, – приказал Кам, и Алатай повиновался, лег, где стоял, на колкие иглы. – Лежи и смотри. Не смей закрывать глаза. И не бойся смерти, воин. Не бойся боли. Боящийся смерти уже мертв. Воин Золотой реки не ведает смерти, потому и уходит на пастбища Бело-Синего.

С этими словами Кам занес над ним кинжал и со всей силы обрушил Алатаю в грудь. Дыхание вышибло, Алатай задохнулся, оглушающей болью пронзило тело – а Кам уже поднял над ним руку, и в его ладонях билось, светясь сумрачным алым светом, живое, кровавое Алатаево сердце.