Салли Грин - Половинный код. Тот, кто спасет

Я изо всех сил стараюсь не отстать, и мне удается нырнуть. Вода ледяная, так что поначалу у меня захватывает дух, но уже через пару секунд я привыкаю. Отец не плывет, а просто лежит на воде, я тоже. Нас уносит течением, оно здесь быстрое. Берега заросли лесом, город остался далеко позади, а мы плывем, покачиваясь, прямо посередине темной реки; впереди у нас бело-синее небо, по левую руку солнце садится за холмы.

Потом Маркус начинает легко и быстро грести к левому берегу, я за ним. Я решаю, что он хочет выбраться на сушу, но он вдруг останавливается, берет мою руку, кладет ее на свой ремень и говорит:

– Держись за это. Набери побольше воздуха. Не отстань от меня в проходе.

Я ныряю и плыву за ним к берегу. Течение здесь не сильное, а вода такая чистая, что можно пересчитать все камни на дне, по которым, кажется, и ориентируется Маркус, хватаясь то за один, то за другой. Мы добираемся до большого плоского валуна, Маркус опускает за него руку и проскальзывает в невозможно маленькую щелочку, и меня тоже затягивает за ним следом – из светло-серой прозрачности воды я перехожу в гулкую черноту прохода, где, кажется, еще холоднее, чем в реке, и где меня закручивает, точно в безумном урагане, но я не забываю дышать, как советовал Несбит. Меня крутит и крутит, воздух в моих легких заканчивается, и я с нетерпением высматриваю впереди просвет, но его все нет, и тогда я мысленно сосредотачиваюсь на кожаном ремне моего отца, за который мне во что бы то ни стало нужно держаться.

Тут меня выбрасывает из прохода наружу, и я хватаю ртом воздух, раз, другой, третий.

Я стараюсь не показать, как тяжело далось мне это испытание, но сердце у меня бьется как бешеное. Я не могу выпрямиться, перегибаюсь пополам, хватаю ртом воздух. И смеюсь. Это было что-то.

Я стою в мелкой воде на коленях. Это уже совсем другая река, неглубокая, хотя тоже стремительная и мощная.

Маркус уже сидит на берегу. Я встаю, меня слегка шатает, надеюсь, не слишком заметно. Я подхожу к отцу и сажусь с ним рядом.

– Ты все же пользуешься проходами, хотя их могут найти Охотники?

– А ты как думаешь? Найдут они этот?

– Не знаю. Но ты сам говорил мне, что Охотники нашли способ распознавать проходы и что Охотники умеют охотиться.

– Да, есть, по крайней мере, одна Охотница, которая умеет распознавать проходы. Это ее Дар. Хотя сейчас ее и нас наверняка разделяет некоторое расстояние. Только вот какое, а, как, по-твоему? Миля? Сотни метров? Или всего десяток? Я бы сказал, что не так много, но я не знаю. Поэтому я всегда готов к худшему и каждый месяц меняю проход. – Он поворачивается ко мне и говорит: – Всегда в движении, всегда в безопасности. – И опять поворачивается к реке. – В настоящий момент мой дом здесь: и вид приличный, и чистая вода под боком. Случалось мне жить в местах и похуже. Но застрянь я где-нибудь, и меня найдут, рано или поздно. Вот я и живу на одном месте месяца по три, иногда меньше. Но никогда больше.

Я смотрю на реку, на деревья. Здесь тоже закат.

– Но отсюда я еще несколько недель никуда не собираюсь, так что поговорить времени хватит.

– Это хорошо.

– Посмотрим.

И я думаю, сказать ему про альянс или нет, но мне почему-то кажется, что сейчас неподходящее время, да и вообще нет желания говорить о нем. Я так мало времени провел с отцом, так плохо его знаю, что мне хочется поговорить о нас, особенно о нем – но у меня такое чувство, что он этого совсем не хочет.

Я оглядываюсь. Позади стеной стоят деревья – похоже, что это опушка леса, покрывающего склон холма. Но до ближайшего дерева несколько метров, а берег зарос ежевикой и папоротниками. Ощущение чистоты, простора и безопасности. Я встаю на колени лицом к лесу. Даже его тени и запахи кажутся мне соблазнительными, а река за мной на удивление тихо несет свои стремительные воды.

Это очень похоже на мою мечту о своем доме, только ни луга, ни коттеджа здесь нет. Прямо передо мной переплетение ежевичных стеблей, густое, как в сказке про спящую красавицу; через них и пробраться-то можно, только рубя направо и налево мечом. Надежная граница; с той стороны на нас точно никто не нападет. Толстые стебли с шипами напоминают мне прутья моей клетки, но они не отталкивают, а соблазняют, и, приглядевшись, я вижу между ними проход, вернее, лаз, такой узкий, что в него едва может протиснуться взрослый человек. Я подползаю к нему и обнаруживаю, что не могу двинуться назад: одежда цепляется за колючки. Приходится лезть вперед. Лаз постепенно наклоняется, и я опускаюсь по нему все дальше и глубже.

Наконец колючки впереди расступаются, открывая вход в просторное логово с низким потолком. В нем темно, но тепло, через многочисленные крошечные отверстия в кровле снаружи проникают тонкие лучики света. Очень похоже на звериную нору, хотя все же видно, что здесь живет человек. Комната низкая, в основном пустая. Следы огня, почти посередине. Рядом небольшой запас топлива, дрова сухие. Вокруг – утоптанная голая земля, на которой, должно быть, и сидит мой отец, подбрасывая поленья в огонь, готовит и ест. Трудно представить, чтобы прославленный Черный Колдун, которого все боятся, варил себе суп или рагу, ел металлической ложкой из обычной чашки, однако именно так он, судя по всему, и поступает. Но я знаю, что он редко бывает здесь в человеческом облике. Чаще в зверином. Такова его жизнь. Пустая. Одинокая. Лишь изредка человеческая. Тут мне приходится сесть.

Он не хочет говорить о своей жизни. Он просто показывает мне ее, чтобы я понял, какой он. Ведь, если я пойму его, то пойму и себя. Но это не та жизнь, которую я представлял для него, да и для будущего себя тоже. Не знаю, чего я ожидал от жилища Маркуса. Может, надеялся увидеть что-то вроде бункера Меркури, такого своеобразного замка, величественного, впечатляющего, полного сокровищ, истории и власти, но теперь я понимаю, что моему отцу это не подходит, да и мне тоже.

И я начинаю плакать, сам не знаю почему: от грусти или от радости, о нем или о себе, или из-за того, что мы вместе, а может, из-за всего сразу. Я понимаю, что и сам могу кончить свои дни в таком же месте, как это, если я такой же, как он. Но мне этого совсем не хочется.

Его все еще нет, и я понимаю, что он дает мне время оглядеться, привыкнуть. А может быть, просто любуется закатом.

В одном углу куча шерстяных одеял, старых, ветхих, и бараньи шкуры, семь штук. Они скатаны в рулоны, чтобы не отсырели. Я вытаскиваю их на середину и расстилаю возле остывшего очага.

Он входит в логово, когда от дневного света снаружи не остается уже ничего. В считаные секунды разжигает костер, пламя весело бежит по тонким веточкам, принесенным им на растопку. Он подкладывает в огонь все новые и новые ветки, мы оба смотрим. Я сижу, потом ложусь и вдруг понимаю, что я опять плачу, и не могу остановиться, но, глядя на него, вижу, что на его щеках нет слез. Тогда я закрываю глаза и чувствую, что и альянс, и все другие люди, включая Габриэля и Анну-Лизу, остались где-то в другом мире. А здесь мир моего отца, и он совсем другой. Он дикий.