Ольга Куно - Горький ветер свободы

Внутри картина оказалась совсем иной. Здесь все выглядело ухоженно, роскошно и даже, наверное, уютно. Наверное, потому что мое представление об уюте и о том, как должна выглядеть таверна, радикально отличалось от увиденного. Здесь не было ни столов, ни стульев, ни скамей. Ни свечей, ни канделябров, ни картин на стенах. Вместо этого – полы, устланные коврами и циновками. Места, предназначенные для посетителей и соответствующие нашим столикам, были условно обозначены на полу при помощи дополнительных мягких ковриков и многочисленных подушек разных размеров и цветов. Подушки были разбросаны, а точнее сказать, тщательно разложены в художественном беспорядке, создавая атмосферу беззаботности и одновременно делая пребывание на полу комфортным… Комфортным – это опять же в понимании местных, а не в моем. Вместо столов – просто дополнительные тростниковые циновки, вокруг которых, собственно, и располагались подушки. На этих циновках были расставлены подносы с кушаньями, узкогорлые кувшины, кубки и прочее. Посетители либо сидели, по-южному скрестив ноги, либо полулежали (я бы даже сказала «возлежали»), опираясь на подушки. Некоторые курили кальян.

Цветные занавески на узких окнах были умышленно задернуты, помещение наполняли светом низко висящие лампы. Стены были увешаны узорчатыми коврами. От переливов красного, желтого, черного, коричневого и оранжевого рябило в глазах.

Едва мы вошли, к нам сразу же подбежал слуга, одетый в широкие штаны, рубашку и жилет, и поклонился настолько низко, что практически согнулся пополам. Я ожидала, что у него хрустнет позвоночник, но парень распрямился с привычной легкостью и что-то шепнул Данте. Тот утвердительно кивнул, и слуга повел нас к одному из «столиков».

На ковре с немалым комфортом устроился полный мужчина невысокого роста, с загорелым лицом круглой формы и типично арканзийскими чертами, одетый в белые брюки и длинный белый халат, украшенный пуговицами из чистого золота. О последнем можно было догадаться даже невзирая на скудное освещение. Вообще этот мужчина выглядел холеным, богатым и полным чувства собственной значимости, коего нисколько не стеснялся.

За спиной у посетителя стоял еще один мужчина, вооруженный до зубов – судя по всему, телохранитель. А еще дальше, прислонившись к самой стене, стоял раб. Это было видно по его одежде, поведению и даже по тому, как виртуозно игнорировали его не только посетители, но и слуги.

– День добрый, высокочтимый дон Эльванди. – Посетитель обратился к Данте очень радушно, но с подушек не встал. Видимо, здесь это не было принято. – Да подарит он тебе множество хороших новостей, да будет полон тени и прохлады, и да будут благословенны все твои начинания.

– Благодарю тебя, высокочтимый Илкер-бей, – вежливо ответил Данте. На этом его приветствие было окончено.

– Присаживайся. – Если Илкер и был обижен лаконичностью ответа гостя, то не подал виду. Его слова сопровождались гостеприимным жестом. – Отведай всего, чего пожелаешь: нигде во всей Арканзии ты не найдешь заведения, в котором готовили бы вкуснее, чем в этой таверне.

Данте снова вежливо кивнул и, на мгновение взглянув на Ренцо, сел, без малейшего труда по-местному скрестив ноги. Ренцо же отвел меня к стене, туда, где стоял раб Илкера, тихо сказал: «Оставайся здесь» (не ожидая, что я пойму его слова, но суть была ясна по ситуации), после чего сел подле Данте. Это немного меня удивило: признаться, я ожидала, что он останется стоять наподобие телохранителя. Мне даже кажется, что и самого Илкера несколько сбила с толку данная вольность. Но Данте отреагировал на действия своего спутника как на нечто само собой разумеющееся, и это все решало. Должно быть, эти двое действительно были очень близки друг к другу по статусу.

Илкер меж тем подозвал слугу, и тот вновь склонился перед посетителями, хотя на сей раз и не так низко, как при приветствии.

– Чего ты желаешь отведать, дон Эльванди? – спросил вместо слуги Илкер, явно принявший на себя роль гостеприимного хозяина. – Я буду рад угостить тебя и твоего спутника. Быть может, вам придется по вкусу здешняя говядина?

– Благодарю, но мы уже отобедали, – откликнулся Данте. – Так что я ограничусь напитком.

– Что желает пить господин? – спросил слуга.

– Кофе, – ответил Данте.

– О, вы знаете толк в арканзийских напитках, – просиял в белозубой улыбке Илкер. – Лучше нашего кофе нигде не сыскать, тут вы совершенно правы.

– А вы, господин? – обратился слуга к Ренцо.

Тоже кофе, – немного помявшись, ответил тот.

По-моему, пить кофе Ренцо совершенно не хотел – возможно, он вообще терпеть не мог этот напиток. Но счел, что после предшествовавшего диалога заказать что-то другое было бы невежливо: такой поступок могли расценить почти как неуважительное отношение к хозяевам или во всяком случае бесцеремонность.

– Арканзийский кофе действительно лучший в мире, – прежним ровным голосом проговорил Данте. – И, что самое неприятное, ваши сограждане тщательно охраняют секрет его приготовления. Казалось бы, несложно достать все нужные ингредиенты – и все равно ничего похожего на ваш напиток не получается. Поручал своим людям эту задачу тысячу раз. И результат все равно нулевой.

Я присматривалась к Данте и пыталась понять, правду он говорит или просто лжет, чтобы доставить удовольствие собеседнику. Понять не смогла. Голос был равнодушным, выражение лица – бесстрастным.

Я повернула голову в сторону выхода. Нет, сбежать невозможно. Нет смысла рисковать. Слишком много народу, и не так уж они расслаблены, как может показаться. Да и снаружи весьма людно. Если эти поднимут шум, меня схватят моментально. Потому-то меня так спокойно и оставили в стороне, даже не привязали, хотя веревка на руке оставалась.

Уловив краем глаза какое-то движение, я поняла, что меня с любопытством разглядывает раб Илкера. Я ответила ему ничего не выражающим взглядом. Быть может, это странно, но ни симпатии, ни чувства солидарности я по отношению к нему не испытывала. Даже наоборот. Наверное, это было нелогично и даже несправедливо, но я ощущала по отношению к рабу почти что ненависть. Для меня он был частью той системы, которая выхватила меня из русла привычной жизни, поглотила и теперь стремилась раздавить. Этот человек – типичный арканзиец, стало быть, он не пленник, а потомственный раб. Он родился и рос рабом, и, следовательно, в его представлении здешний уклад в общем-то являлся нормой. Он не испытывал того чувства протеста, которое с головой поглощало меня. Мне казалось, что такие как он, и такие как Илкер, в равной степени несли ответственность за то, что рабство являлось нормой жизни в этой стране. Они оба с одинаковой готовностью играли ту роль, которая была отведена для каждого в этой бытовой и политической игре.