Эндрю Фукуда - Добыча

— Мне так жаль, Джин. Я не знаю, что сказать.

— Я не хотел ее оставлять. Я пытался за ней вернуться. Но у меня не было выбора. Я ничего не мог сделать. Их было слишком много. Возвращаться было бы самоубийством…

— Это правда, — тихо говорит Сисси. — Ты ничего не мог сделать. Я же тоже была там, Джин, я видела эти толпы, гнавшиеся за нами. Ты сделал единственное, что мог, — убежал.

Джейкоб громко стонет мне в ухо. Я понимаю, что слишком сильно его стиснул, и ослабляю захват.

Спустя несколько очень долгих секунд Сисси мягко произносит:

— Ты ничего не мог сделать, Джин.

— Я знаю.

— Мне правда очень жаль.

После этого мы долго молчим. Веревка поскрипывает и затихает.

— Сисси.

— Да?

— Я хочу тебе кое-что сказать, хорошо?

Пауза.

— О чем? — спрашивает она.

— Об Ученом.

— Продолжай.

— Я кое-что от вас скрыл.

— Кажется, я знаю, что это, — говорит она после небольшой паузы.

— Нет, не думаю. Только не это.

— Он твой отец, правда?

У меня отпадает челюсть и летит до самого дна колодца.

— Откуда ты… что?

— Тссс, остальных разбудишь.

— Он тебе обо мне рассказывал?

— Нет, никогда.

— Тогда откуда ты…

— Я видела, как ты двигаешься. Почти так же, как он. Как ты сидишь на земле, вытянув одну ногу, согнув другую и поставив подбородок на колено. Потом у тебя глаза той же формы и того же цвета. Ты думаешь с таким же выражением лица. Ты даже говоришь так же.

— Остальные что-то заподозрили?

— Ха. Они поняли сразу, как мы тебя увидели.

— Не может быть.

Она усмехается.

— Мы, конечно, жили в изоляции, но это не значит, что мы не видим очевидного. — Она опять двигается, и веревка колышется. — Думаешь… он там, наверху?

— На небе?

— Нет там, в конце тоннеля, куда бы он ни вел.

— Хорошо бы. Для меня нет ничего важнее, чем найти его… — я умолкаю, пораженный собственными словами. Но это правда. С того самого момента, как я увидел свое имя на том камне, я почти ни о чем другом не могу думать. — Я дойду до самого края земли, чтобы найти его, Сисси.

Она молчит, будто ждет, что я продолжу.

— Можешь кое-что мне рассказать? — спрашивает она.

— О чем?

— Как это было? Как вы жили? — неуверенно спрашивает она. — У тебя были братья или сестры? Твоя мать была жива? Вы были счастливой семьей? Расскажи, как вы жили среди этих чудовищ.

Минуту я молчу.

— Сестра и мать умерли, когда я был маленьким. Однажды утром они ушли вместе с отцом, а вернулся он один. Их съели. Об этом говорили и годы спустя. О том, как на закате тут прямо посреди города чудом возникла девочка-гепер с матерью. Рассказывали, что девочку сбил экипаж и ей переломало ноги, а мать по глупости осталась рядом. Когда толпа набросилась на них, мать накрыла девочку своим телом. Все было кончено за несколько секунд.

Веревка скрипит.

— Мне так жаль, Джин. Не будем больше об этом говорить.

Мне кажется, что разговор закончен, но неожиданно для себя я заговариваю снова. Сначала сбивчиво и неуверенно, слово, два слова, предложение. Потом словно что-то переключается, слова разгоняются, мысли и воспоминания льются потоком. Мне уже не кажется, что я выталкиваю слова из себя, они выходят сами, это как исповедь, катарсис. Когда я заканчиваю говорить, Сисси молчит. Я боюсь, что она заснула, но слышу ее шепот:

— Жаль, я не могу взять тебя за руку.

Снежинки медленно пролетают мимо меня и исчезают в темноте под ногами.

Сисси права. На следующий день мы поднимаемся на поверхность. Выход из вертикального тоннеля оказывается совсем близко. Руки и ноги замерзли и затекли, но льющийся на нас свет согревает и словно смазывает наши суставы теплым маслом. Скоро мы забываем о мозолях на ладонях и кровоточащих пальцах, сосредоточившись на том, чтобы дотянуться до следующей ступени. А потом до следующей. До тех пор пока мы, как новорожденные младенцы, не вырываемся из темной трубы на свет, жадно хватая холодный горный воздух и щурясь от яркого солнца. Мы оказались в зеленой долине. Со всех сторон вздымаются, как узловатые пальцы, отвесные гранитные утесы. Легкая дымка висит над землей, окутывая окружающие деревья; они выступают из тумана как стражи, пришедшие нас приветствовать. Или сказать, чтобы мы убирались.

Над нами вздымается огромный пик. Высокий, гордый, со скалистыми, изрытыми дождем и снегом склонами, он как будто зло щурится на яркое солнце. Или на нас, идущих по его широким плечам. Где-то посреди склона из отвесной скалы вырывается водопад и хрустальной лентой падает на тысячу метров вниз, рассыпаясь облаком брызг. В дымке виднеется радуга.

Мы оказываемся на открытом месте, и холод впивается в наши тела, пронзая до костей. Ветер несильный, но проникает сквозь одежду и кожу, идя прямо к ребрам. Меня сотрясает приступ кашля, и я складываюсь пополам, мокрота разрывает горло и бронхи. Я касаюсь лба. Он горячий, как расплавленное железо. Кажется, что от него может загореться одежда. Земля под ногами наклоняется, движется, гора и небо крутятся вокруг меня, как будто меня подхватила моя собственная маленькая лавина.

— В лес, — говорю я, — подальше от этого ветра.

— Погоди, — говорит Сисси, опускается на колени у входа в тоннель и начинает осматривать его края.

— Что ты делаешь? — спрашивает Бен.

— Вот там, посмотрите, — говорит она, указывая на место, где трава примята. — Кто бы ни пользовался этим тоннелем, он приходил оттуда и уходил туда. Думаю, нам надо пойти через лес в эту сторону.

Лес оказывается средоточием тепла. Ветер затихает, стоит нам оказаться среди деревьев. От запаха смолы, похожего на аромат карамели с ванилью, у нас урчат животы. Приходится немного поблуждать, прежде чем мы находим слабые, почти незаметные следы тропинки. Мы идем по ней, и с каждым шагом наш азарт и возбуждение растут.

Но через пятнадцать минут мы все останавливаемся отдышаться, прижимаясь к поросшим лишайником деревьям. Мы не привыкли к разреженному горному воздуху. На ветку над нами садится сойка и, разглядывая нас, крутит головой, как автомат. Она окликает нас скрипучим, насмешливым криком, как будто ругает за слабость.

Отдохнув, мы идем дальше, но уже на более разумной скорости. Через двадцать минут мы вновь останавливаемся.

— Тропа исчезла, — обеспокоенно говорит Сисси.

— Нам надо расположиться на ночь, да? Разжечь огонь? — спрашивает Эпаф, стуча зубами.

— Надо торопиться, — отвечает она. — Этот холод не шутка.

— Мы с тобой пойдем за дровами. Бен и Джин пусть остаются здесь.

— Нет, — обрывает его Сисси. — Все будем делать вместе. Не будем разделяться. Ни на секунду. Всем ясно? Этот лес хочет нас разделить, я это чувствую.

Не она одна. Мы идем дальше тесной группой, время от времени задевая друг друга руками и сталкиваясь плечами. Но мы не против.