Эндрю Фукуда - Добыча

— Думаю, я знаю, где надо искать.

Мы быстро идем по залитым лунным светом улицам. Луна превратила глубокие лужи на земле в сверкающие озерца ртути. Силы вернулись к Сисси, и она легко шагает рядом со мной, ее ботинки шлепают по мокрой дороге. По обе стороны узкой дороги стоят дома, и мы не говорим ни слова, пока не сворачиваем с главной улицы на немощеную тропинку.

— Сюда, — говорит Сисси, когда мы проходим половину расстояния между деревней и фермой.

Я поплотнее запахиваюсь в куртку, стараясь победить холод, и следую за ней к стоящему на отшибе зданию примерно в ста метрах от нас, на краю леса. Здание угловатое, большое. И унылое. Никаких окон, только одна металлическая дверь нарушает гладь поверхности бетонных стен. Половину здания заливает лунный свет, вторая прячется в тени деревьев.

— Это лаборатория Ученого, — говорит она, когда мы подходим ближе. — Я бессчетное количество раз копалась внутри, пока ты болел. И знаю, что старейшины обыскали тут каждый дюйм, надеясь найти Источник. Но я хотела сама посмотреть, над чем работал Ученый.

Воздух внутри затхлый, влажный. Пахнет плесенью. Сисси щелкает выключателем, и загорается флюоресцентная лампа на потолке. Лаборатория состоит примерно из пяти больших столов, на каждом из которых множество пробирок, маленьких горелок, колб и мензурок. На скамейках и даже на земляном полу лежат открытые учебники и записные книжки, заполненные знакомым неразборчивым почерком. Почерком, который я бы узнал везде и всегда. Почерком моего отца.

— Видимо, он спал тут, — говорит Сисси, показывая на гамак, висящий в углу. — Настоящая лабораторная крыса. Он круглые сутки что-то изучал, исследовал, выяснял.

Я беру одну из тетрадей. Она исписана от первой до последней страницы, сверху донизу заполнена бессмысленными химическими уравнениями и формулами. Если в них и есть какой-то смысл, мне он недоступен. Для меня это все равно что безумные, бредовые записи человека, доведенного до крайнего предела.

— Я просмотрела все тетради, — говорит Сисси. — Они одинаковые. Заполнены этими уравнениями. Ты их понимаешь?

Я качаю головой и иду вдоль стены, внимательно рассматривая все вокруг. В высоком стеклянном шкафу стоят бесконечные ряды пробирок, наполненных прозрачной жидкостью.

— Что он здесь делал? Над чем он работал?

Голос Сисси, как далекое эхо, доносится с другого конца лаборатории.

— Думаю, он придумал эту светящуюся зеленую жидкость, которая налита в химические фонари.

Она подходит ко мне, открывает шкаф и берет две пробирки. Содержимое одной из них она выливает на стол, а потом добавляет к ней жидкость из другой пробирки. Смесь тут же начинает светиться зеленым.

— Если я правильно поняла записи, — говорит она, — он работал над этой жидкостью несколько лет. Это какой-то альтернативный источник света, — она похлопывает тетрадью по бедру. — Я все пыталась понять, нет ли в этом какого-то потайного, скрытого смысла.

Я беру другую тетрадь. Там тоже одни уравнения, химические формулы, практически ни одного нормального предложения с подлежащим и сказуемым. Ни одного местоимения.

— И это все? Это все, чем он тут занимался? Работал над какой-то дурацкой светящейся жидкостью? — я хватаю еще тетрадь, пролистываю ее, бросаю на пол. — Должно быть что-то еще.

— Я просмотрела все тетради, Джин. Там нет ничего, кроме формул и уравнений, касающихся светящейся жидкости.

Я иду между столов, глядя по сторонам, ищу. Открываю несколько ящиков с грязными колбами, флаконами, засаленными пластиковыми очками, металлическими линейками, начинающими ржаветь.

— Намек, подсказка, знак, что-нибудь. Он где-то здесь.

— Может быть, — говорит Сисси, — я не особо надеялась, но думала, что если я что-то пропустила, ты это заметишь.

Я открываю стеклянные шкафы, отодвигаю колбы и склянки, ищу царапины на деревянных столах, отверстия в стенах, через которые может проникнуть солнечный луч. Но спустя час поисков я не нашел ничего, кроме гладких поверхностей и пустоты.

— Джин, мы все просмотрели, — Сисси закусывает нижнюю губу. — Здесь нет ничего.

Я начинаю сбрасывать стойки с пробирками со столов, мне все равно, разобьются они или нет, превратятся ли они в сотни острых осколков. Я переворачиваю табуреты, ногой отбрасывая их с дороги. Я стаскиваю пыльные куртки и шарфы с деревянных вешалок. Я ищу свое имя: написанное, вырезанное, вытравленное, на дереве, на пластике, на стекле. Я ищу букву Д, букву Ж, букву И, букву Н. Я ищу своего отца.

— Джин.

Я хватаю тетради, пролистываю их, но в них нет ничего, кроме бессмысленных уравнений и облаков пыли, которая, попадая мне в глаза, заставляет моргать. Веки царапают глазные яблоки, выступают слезы. Столько времени он потратил на то, чтобы написать все эти буквы. Столько букв написал в итоге. Но только не те, которые я ищу, и не в том порядке.

— Джин.

А потом я хватаю обложки его тетрадей, рву их надвое. Корешки трещат, как будто хрящи какого-то животного. Я бросаю остатки тетрадей в стеклянные шкафы. Потом я выключаю свет и осматриваюсь в темноте, надеясь увидеть светящиеся буквы, секретное послание, оставленное отцом. Но вокруг ничего, кроме непроглядной темноты. Я распахиваю дверь: мне нужен воздух. Я стискиваю веки плотнее, чем кулаки, которыми стучу по металлическому косяку. Меня всего трясет от гнева, который, правда, больше похож на горе и отчаяние.

— Джин, — говорит Сисси и подходит ко мне, вступая в пятно яркого лунного света, который льется с неба прямо на меня. Он похож на серебряный навес. Ее волосы словно светятся мягким сиянием.

Она касается моего лица, легко ведет пальцами по его контуру и смотрит мне в глаза. Я чувствую каждую пору ее пальцев, чувствую, как мягкая кожа на их кончиках переходит в острые ногти. Она проводит по моему подбородку, по шее, по кадыку.

Я утыкаюсь лицом в холодный металл косяка:

— Однажды, когда мне было семь лет, отец был вынужден пойти искать мой зуб: он выпал, и я потерял его в школе. Отца не было несколько часов, но мне это время показалось вечностью. Я был совсем ребенком и думал, что его съели. Но, когда я совсем утратил надежду увидеть его, он вернулся, и я заставил его пообещать всегда возвращаться ко мне. И он сказал, что никогда меня не оставит, что даже если мне покажется, что он ушел навсегда, он все равно вернется. Он пообещал, что никогда меня не оставит.

Я мотаю головой, наконец выпуская задержанное дыхание.

— Он это пообещал, только чтобы меня бросить? — спрашиваю я. — И привел меня сюда только для того, чтобы бросить снова? Ни одной записки, ни единого чертова слова. Неужели так трудно было написать: «Дорогой Джин»?