Вадим Панов - Кардонийская петля

– Ты должен понять, что смерть, при всех толкованиях, верованиях, определениях и страхах, что вокруг неё накручены, такая же часть нашей жизни, как жалованье: рано или поздно она случится. И никто не знает когда. Ты смотришь на молодого механика и думаешь: «Завтра он может погибнуть!» А вдруг он должен был погибнуть вчера? Утонуть, попасть под поезд, оказаться в разбившемся цеппеле?

– Хочешь сказать, что война не так уж сильно влияет на численность людей?

– Война повышает вероятность умереть, – согласился Крачин. – Однако сейчас я говорю о принципе: отсутствие войн не означает отсутствие смертей. Люди погибают в окопах, люди умирают в мирное время – это нормально. И ещё людям свойственно ошибаться, что тоже нормально. Так же как получать опыт на этих самых ошибках, становиться умнее, не допускать их впредь. А вот терзаться – глупо. Терзаниями ты не вернёшь ребят, зато помешаешь себе тщательно обдумать произошедшее, не получишь опыта и в конечном счёте допустишь следующую ошибку, угробишь других ребят и вновь займёшься терзаниями.

Вот так: коротко и ясно. Поражение в бою, то есть смерть солдат, это лишь урок, который необходимо тщательно усвоить. С какой-то точки зрения мысль правильная, и Адам даже знал эту точку:

– Если я тебя послушаю, Аксель, то стану настоящим военным.

– А если не послушаешь, можешь не успеть им стать, – в тон другу произнёс эрсиец. – Следующая ошибка, даже выдуманная, станет для тебя последней.

Холодная, бездушная логика… Интересно, а логика может быть иной? Мягкой, податливой, понимающей? Наверное, нет. Во всяком случае, не на войне.

– После победы я собирался вернуться к мирной жизни. – Сантеро отшвырнул изжёванную травинку.

Он не был уверен, что хочет становиться настоящим военным.

– Мирная жизнь может показаться серой.

– Тебе показалась?

– Я с детства знал, что буду офицером. – Крачин повернулся и посмотрел Адаму в глаза. – Быть военным – не значит убивать, хотя это и является обязательным. Быть военным – значит защищать то, что ты любишь и чем дорожишь, даже ценой самого себя. И речь не только о смерти: ты можешь заплатить тем, что никогда не станешь прежним. Именно поэтому так важно быть уверенным в том, что ты любишь и что защищаешь.

– Я пришёл в армию, чтобы убивать, – после длинной паузы признался Сантеро.

– Знаю, – кивнул Аксель. Он был слишком опытен, чтобы не разглядеть истинные мотивы алхимика. – И поэтому учу тебя быть военным.

– Если бы не учил, мне не было бы сейчас так погано.

– Если бы не учил, ты уже погиб бы.

Когда-то трактир «Ячменное зёрнышко» был местом сбора богатых фермеров, как местных, ильвеньгенбурских, владельцев знаменитых табачных плантаций, так и приезжих, а также проезжих, направляющихся в Линегарт по делам или развеяться. В «Зёрнышко» важные, большей частью – массивные в теле, фермеры, приходили исключительно в парадном, демонстрируя положение и богатство. Заказывали много, сидели долго, а вот выпивали мало, предпочитая винам и бедовке светлое пиво и длинные разговоры. И даже открытие железнодорожного сообщения не ударило по «Зёрнышку»: проезжие исчезли, но местные никуда не делись, а их табачные плантации привлекали в Ильвеньгенбур множество гостей, которые обязательно оказывались в трактире.

«Зёрнышко» процветало.

И даже теперь, во время войны, не оставалось без клиентов.

Торговых гостей, правда, не стало. Местные фермеры, те, что остались присматривать за плантациями, предпочитали сидеть в превращённых в крепости имениях, а трактир облюбовали офицеры, как приотцы, так и наёмники. Самая, по нынешним временам, денежная публика. И самая разноцветная. Панцирники из бронебригад являлись в чёрных мундирах, алхимики в бордовых, лётчики в синих, стрелки, артиллеристы и сапёры в зелёных. И тут же менсалийские панцирники, алхимики, лётчики, стрелки, артиллеристы и сапёры: цвета те же, но крой мундиров иной, галанитский.

Изменилось и ещё кое-что. Несмотря на то что в «Ячменном зёрнышке» расслаблялись товарищи по оружию, драки между ними давно стали обыденным явлением. По самым разным поводам: косой или слишком прямой взгляд; презрительное замечание о Приоте или Кардонии, высокомерное замечание о раздираемой бесконечной гражданской войной Менсале; благосклонность женщин… Кстати, о женщинах. С тех пор, как в Ильвеньгенбуре разместились военные, в «Ячменное зёрнышко» зачастили женщины определённого сорта, а потому явление Орнеллы и Эбби вызвало у вояк нездоровый интерес.

– Я отрежу язык тому, кто спросит, сколько за ночь, – пробурчала Колотушка, мрачно отвечая на откровенные взгляды офицеров.

– Не требуй от сволочи слишком многого, Эбби, – усмехнулась Орнелла. – Их рожают, чтобы они убивали, а не удивляли приличных женщин благородными манерами.

– Все мужики – животные.

– Иногда их скотство возбуждает.

– Вот этого я никогда не могла понять, – поморщилась Колотушка. – Почему тебе нравятся мужланы?

– Иногда.

– Они омерзительны.

– Не всегда, – рассмеялась Григ, опускаясь на стул.

Уверенные жесты, высокомерные взгляды, военная форма, хоть и без знаков различия, но очевидно дорогая, офицерская, – Орнелла рассчитывала, что даже самые тупые из упившихся вояк разглядят признаки высокого положения девушек и остерегутся с выступлениями. Но нет, не разглядели. Или не захотели разглядывать.

Едва девушки уселись, едва осведомились у подскочившего официанта:

– Птица есть?

Как тут же услышали с соседнего столика:

– Вы сюда пришли объедаться?

И молча посмотрели на шутника: черноглазого красавчика в зелёной форме стрелкового лейтенанта. А три его дружка подарили Орнелле и Колотушке многозначительные ухмылочки.

– Попросите, накормим, – продолжил остряк. – Не обидим.

– Только не спрашивай, сколько за ночь, – попросила Григ.

– Почему? – притворно растерялся лейтенант. И тут же «нашёлся»: – Работаете даром?

Остальные стрелки встретили шутку дружным гоготом.

– Моя подруга пообещала отрезать язык тому, кто задаст этот вопрос, – объяснила Орнелла, кивнув на Колотушку. – А так отделаешься побоями.

– Что?!

Остряк допустил стандартную ошибку: отметил только выдающуюся грудь Эбби, не обратив внимания на широкие плечи, мускулистые руки и в целом на то, что Колотушка была слишком крепкой для женщины. И ещё остряк не верил, что кто-то способен придать ему мощное ускорение, ухватив за грудки всего одной рукой и резко рванув на себя. И уж тем более не мог представить, что второй рукой грудастая девица способна нанести настолько тяжёлый удар в челюсть, что, придя в себя, он сравнивал его с тычком разъярённого быка. Но это потом. А тогда сознание стремительно оставило лейтенанта, он мешком повалился на пол, а Григ навела пистолет на подскочивших дружков и прошипела: