Юрий Никитин - Трое в Песках

— Хто такие? — спросил человек недружелюбно.

— Постояльцы, — ответил Олег быстро. — Твоя очередь принимать нищих и бродяг? Мы они самые. Только на одну ночь, утром уедем. Заплатим за еду и постель. Можем спать на сеновале.

— Ежели есть сеновал, — добавил Мрак. — Нет, то можем и на печи.

Кармалюк оглядел не столько их, сколько странных зверей, тяжко вздохнул:

— Ездиют, ездиют… чаво дома не сидится? Идите в хату.

Когда вдвинулись через узкие темные сени, Мрак крякнул и почесал в затылке. Ни удавиться, ни зарезаться. Прямо еще один маг вроде Гольша. Грубо сколоченный стол, две лавки да печь на полкомнаты с грудой тряпья. Воздух спертый, но сухой. Низенькая дверь ведет в кладовку, неужто там что-то есть? Посреди дощатого пола поблескивает вдавленное в дерево массивное кольцо: лаз в подпол. Кармалюк живет как перед налетом киммерийцев: в подполе наверняка пусто, но можно прятаться. Дом спалят, обломками да пеплом засыплет крышку. Переждет беду, вылезет.

Кармалюк долго не появлялся, устраивал верблюдов и коня. Пришел облепленный соломой. С него текло, будто вылез из колодца.

— Сейчас принесут, — сообщил он, отдуваясь. — Откеля, говорите, будете?

— Мы еще не говорим, — буркнул Мрак. — Что за расспросы мокрых и голодных?

Оставляя мокрые следы, прошел к столу. Таргитай сел, потрогал оборотня за плечо. Мрак не двигался, спал, положив голову на стол. Олег и Лиска осторожно сели по ту сторону. От мокрой одежды шел пар. Лиска вздрагивала, дула на озябшие ладони.

За окном по грязи зашлепали босые ноги. В сенях долго скреблось, словно терли старые шкуры, две молодые женщины внесли еду. Под хищными глазами Лиски их смешливые лица стали испуганными. Быстро расставив кувшины с молоком, сыр и творог в широких листьях лопуха, а перед Мраком — как чувствовали! — крупный ломоть холодного мяса, поспешно ушли, подгоняемые злым взглядом огненно-рыжей женщины с кинжалом на поясе.

Таргитай вздохнул:

— Жаль, от них много можно бы узнать.

Мрак брезгливо поморщился:

— Опомнись, Тарх. Что ты еще не знаешь о бабах? Боги столько не ведают.

— Да не о бабах, — начал горячо оправдываться Таргитай. Он покраснел, а глаза забегали. — О селе… о дальней дороге…

— Ты с ними дальше сеновала не ходил, — уличил Мрак. — Ложитесь спать. Ишь, распустил хвост, как заморский петух, сиречь павлин, ежели Гольш не соврал.

Таргитай от усталости едва жевал, что удивило и встревожило Мрака. Таргитай даже у Ящера первым делом попросит поесть, с петлей на шее не откажется от пряника. Амазонка дважды отлучалась проверить, как устроили ее коня и верблюдов: в мокром селе вряд ли сумеют их даже поместить, сараи низковаты для горбачей. Мрака тревожили ее отлучки, но возразить не мог. Мельком видел местных коней, поразился: не кони — горы! Скалы возить — не заморятся. Ноги как столбы, шею обеими руками не обхватишь. Вскачь не пойдут, зато сквозь любой сарай как сквозь паутину — не заметят, через лес проломятся, будто через хилые кусты!

В полночь Мрак встал, неслышно выскользнул за порог. Он доверял тревожному чутью, а ночью он по-прежнему чувствовал себя волком, хоть и в людской личине. Ему нравилось ощущение освобожденности, легкости, бездумности. Олег был прав, хотя вряд ли даже сам догадывался, насколько глубоко прав, когда время от времени объясняет Лиске сущность звериного счастья. Зверь счастлив всегда. Чтобы оценить, надо побыть хотя бы час человеком. Многие навеки оставались волками в его родной деревне, не находили сил вернуться в страшный человеческий мир. Волхвы всерьез поговаривали, чтобы запретить перевертничество, а то и вовсе лишить людей свойства перекидываться в зверей…

Он скрипнул зубами. Все равно что кастрировать мужчин. Человек, не умеющий перекидываться волком, — уже полчеловека. Пусть даже не знает о своем уродстве, как, похоже, не знают киммерийцы, люди Пустыни… Их волхвы, видимо, уже выхолостили свои народы, дабы уберечь, как считают. А завтра, похоже, отнимут и топоры, чтобы ноги не поранили… Дров можно, мол, и зубами нагрызть, бобры ж грызут?

На крыльце Мрак постоял, всматриваясь в залитый мертвым светом луны двор. Глаза волка быстрее привыкают к ночи, уже видно серебристые кончики травы, но когда разглядишь и застывших в ночном холоде божьих коровок, тогда считай, обвыкся.

За спиной шуршало, послышался дробный топот, словно пробежал маленький конь. Донеслось чавканье: домовой шумно хлебает молоко, суетливо двигает глиняную миску.

Мрак осторожно спустился с крыльца. Небо за ночь очистилось, кое-где еще плывут тучки, затмевают звезды. Луна — солнце мертвецов и вурдалаков — подсвечивает края туч злым, неживым светом. Пронеслась хвостатая звезда, чья-то жизнь оборвалась, а следом кинулось подхватить на лету нечто крупное с развевающимися волосами. Мрак успел разглядеть женскую фигуру — нагую, блестящую, смазанную жиром. Распущенные волосы трепались на ветру, что-то показалось знакомым, но в ночи все кошки серы, только и понял, что женщина мала ростом, не больше трех пудов весом, вряд ли хрупкая метла с такой легкостью потащит над крышами хат, сараев.

Дурость, подумал он хмуро. Проще перекинуться совой, ежели такая умелая ведунья, а с метлы свалиться можно. Да и натрет меж ног так, что неделю ходить будет враскорячку.

В сарае беспокойно фыркал конь, стучал копытами. Мрак вслушался. Изнутри доносился монотонный скрипучий голос — визгливый, словно на сухое горло. Мрак ногой распахнул дверь.

Конь фыркал и пятился, зад уперся в стену. Маленький кривоногий конюшник спутывал гриву, вплетал репья, колючки. Мрак одним прыжком оказался рядом, ухватил за длинную черную шерсть, ударил о стену.

— Что творишь, паскуда?

Конюшник страшно оскалил зубы — белые, с острыми клыками, жутко зашипел. Мрак ударил его головой снова, бревна загудели. Конюшник взвыл, крупные глаза без зрачков уставились на Мрака с такой злобой, что тот вздрогнул и пошел гусиной кожей. Осерчав уже на себя, оскалился сам, рявкнул:

— Зашибу!

Получился звериный рык. Ногти переплавились в когти, а черные волосы превратились в шерсть. Конюшник затрясся, отчаянно молотил по воздуху всеми четырьмя. Мрак ухватил свободной рукой палку, принялся молотить по чем попадя.

— Не шкодь, паскуда!.. Не шкодь!

Конюшник верещал, конь всхрапывал и стучал копытами. Верблюды смотрели равнодушно, наплевательски. Когда измочаленная палка обломилась, Мрак потянулся за лопатой. Конюшник взвыл громче, взмолился:

— Не губи!.. Я тебя боюсь!

— Не шкодь…

— Не губи!..

— Говори громче, не слышу.

Конюшник закричал:

— Не бей! Покажу то, что никому не показываю!

Мрак с наслаждением огрел мохнатого лопатой.