Юрий Никитин - Стоунхендж

— Я могла бы это сделать раньше, — ответила она тем же холодным ровным голосом, которого Томас от нее не слышал раньше, — но они держатся скрытно, а мне нужно было узнать у них все.

— Прекрасно, — повторил человек, у которого было много имен. — Итак, чем эти двое так опасны?

Томас повернулся к калике. Тот хмуро смотрел в пол. Он не был похож на человека, у которого зреет план, как вырваться из рук врага.

— Опасны напоминанием об истоках, — сказала она. — Если бы Иисус узрел то, во что мы превратили его учение, согласился бы он?

Ночной Сокол быстро взглянул на связанных пленников. В близко посаженных глазах блеснула тревога, голос стал предостерегающим:

— Думаю, что только возрадовался бы! Мы лишь продолжили и углубили...

Яра успокаивающе подняла ладонь.

— Они уже покойники. С ними можно не считаться... Главное в том, что первохристианство совсем другое, чем то, что несем мы. А эта чаша содержит кровь самого Христа! Всякий, кто берет ее в руки, проникается теми идеями, которыми жил сам учитель. А нам это не просто нежелательно...

Сокол Ночи кивнул. Лицо было угрюмое.

— Вопрос щекотливый... Это о благородной войне за Гроб Господень надо кричать на всех перекрестках, но не о том, что мы от имени Христа воюем и с ним же! Об этом должны знать лишь самые-самые посвященные!.. Страшно подумать, если об этом узнает простой народ.

— Только простой?

Он небрежно отмахнулся.

— Они все простые, будь то короли или простолюдины.

Томас лежал, сцепив зубы. Было горько, потому что в последние дни уже начал смотреть на эту простолюдинку как на равную человеку благородного происхождения. Но подлая порода рано или поздно скажется, как учил его отец.

Он поймал пристальный взгляд калики. Похоже, тот спешно вспоминал, что они сказали женщине или о чем говорили при ней. Томас попытался вспомнить сам, но мысленно махнул рукой. Было так горько, что сердце заболело. Да обо всем говорили! И все эта змея знает о чаше!

Ночной Сокол что-то вспомнил, засмеялся:

— Ты сделала больше, чем ожидали. Он дал такой прочнейший обет защищать и оберегать тебя, что ни король, ни папа римский, ни сам Бог не заставили бы его нарушить! Даже сам не мог бы! Каково? Такого я еще не встречал.

Ее лиловые глаза скользнули по лицу рыцаря, тут же ушли. Ему на мог почудилось смятение, даже сочувствие.

— Это было очень умно, — продолжал он с похвалой. — Ты сумела наложить на него нерушимейшие путы!

Яра сказала — глаза долу:

— Это получилось... если это правда... случайно.

— Какие случайности в нашем великом деле? — голос ночного хищника был насмешливым, затем похолодел, стал ледяным: — Стража! Убейте этих! Обоих!

Томас ахнул. Глаза от изумления полезли на лоб.

— Меня? Как простолюдина? Даже без поединка?

Страж, широко оскалясь, вытащил из-за пояса широкий нож, вразвалку подошел к пленникам. В глазах Томаса не было страха, только безмерное удивление.

Страж схватил Томаса за грудь, приподнял. Властелин замка бросил брезгливо:

— Рыцарские поединки?.. Условности чести?.. Дурак, пришло время новой веры. И новых людей... Зарежь этого дурака, как свинью!

Страж занес нож, но в этот момент раздался холодный и злой голос женщины:

— Стой!.. Этот дурак умрет гордо и красиво. Он так и не поймет. Он умрет, считая себя победителем.

— Ну и что? — спросил Ночной Сокол неприятным голосом.

— Он будет думать, что моральная победа за ним!

— Мне все равно, что он будет думать. Но он окажется в могиле, а я буду ходить по этой земле. Режь эту англскую свинью!

— Погоди! — снова сказала женщина настойчиво, — Во имя пользы брось их в свою каменоломню. Эти два быка могут делать работу десятерых. Уже через неделю они будут совсем не такие гордые! И поймут, что настоящая победа все-таки за тобой.

Воин с зажатым в кулаке ножом смотрел то на нее, то на своего хозяина. Тот поколебался, нехотя кивнул.

— Ты мыслишь верно, но слишком эмоционально. А нам завещано Великим Основателем более простые решения...

На них надели цепи, повели, подталкивая, прочь из замка.

— Попался бы мне их Великий Основатель! — прорычал Томас яростно.

Калика опустил глаза, лицо его было серым, как земля, несчастным. Когда заговорил, голос прерывался, словно незримая рука сжимала горло:

— Когда дом строит один человек... он строит его таким, каким хотел. А представь себе, что яму под основание копали прадеды, камни да глыбы таскали деды, утрамбовывали, утаптывали, стены первого поверха начали возводить отцы, стены второго — сыновья... А когда дело дойдет до крыши, то будет ли она такой, какую рисовал их пращур, который начинал?

Томас подумал.

— Ну, сохранились же рисунки... На папирусе так долго не сохранишь, но если на пергаменте, да еще если эту телячью кожу хорошо выделать... и не давать писцам соскабливать...

— Даже так! Но дети всегда считают себя умнее родителей, а уж дедов вообще за людей не чтут. При всем уважении к предкам, захотят подправить, улучшить, сделать современнее... Красивше даже.

Томас сказал раздраженно:

— Так то замок! Сам хозяин на ходу что-то изменит. А это Орден. Сколько ему лет? Год-два?

Глаза калики были страдальческими.

— А если от начал... прошли не годы... а тысячи лет?

В деревянной бадье, связанных, их опустили на дно каменной впадины. Стены отвесные, как сразу отметил Томас с горечью. Невольники, изможденные, кожа да кости, едва ворочают тяжеленные глыбы, с усилием поднимают кирки. Долго здесь не выжить...

Надсмотрщик, поперек себя шире, злой и хмурый детина, развязал их, прорычал:

— Здесь мое слово — закон!.. Первое нарушение — выпорю. Второе — прикую на ночь. Третье — забью насмерть. Все ясно?

Томас угрюмо кивнул, а Олег сказал радостным голосом:

— Наконец-то!.. А я уж думал, нигде не отыщем каменоломню. От самого Иерусалима искали!.. Все лес да лес, иногда — степь...

Надсмотрщик смотрел подозрительно.

— Бывал уже?

— А как же, — ответил Олег гордо. — Я лучший откалыватель глыб. А этот бугай, что при мне, как муравей таскает их наверх! По три штуки сразу.

У надсмотрщика складки на лбу двигались, слышно было, как внутри черепа что-то скрипело. Наконец он неуверенно махнул рукой.

— Тут легче... Таскать нужно только до бадьи. Без вас подымут. И вообще вылезать не надо. Тут все ночуют.

Кивком отправил их к стене, где ломали камень трое рабов, Те встретили новых изумленными взглядами. Впервые свирепый надсмотрщик не проводил новичков ударами хлыста!

Олег привычно взялся за деревянные клинья, бадья с водой стояла поблизости. Голос калики был задумчивым:

— Не знаю, сэр Томас...

— Что еще? — спросил Томас подозрительно.

— Стоило ли уезжать от барона Оцета? Та же ломка камня... А предаваться размышлениям можно везде.