Наталья Павлищева - Ледовое побоище

Неподалеку жалобно ухнула сова, заскрипело под ветром старое дерево… Стало не по себе, пламя костра только раздвигало, но не прогоняло мрак вокруг. Конечно, и костер, и мы с Федей, и лошади внутри заботливо очерченного мной круга (пришлось вспоминать заговоры, которыми пользовался Вятич), но все равно жутковато. Тем более небо быстро затягивали тучки, они уже закрыли, словно съели все звездочки. Не хватало мне только дождя! Дождь потушит костер, и станет по‑настоящему страшно.

И вдруг я рассмеялась. Если это нагоняют на меня ужас те, кто не хочет нашей с Вятичем встречи, то зря стараются. Устроили, блин, проверочку на вшивость! Не на ту нарвались. Я упрямая, они даже не представляют себе, какая я упрямая…

Я принялась вспоминать, как вообще впервые попала в тринадцатый век. Москва, моя фирма, ссора с Андреем Стариковым… все это казалось таким далеким и ненужным. А что нужно? Нужно понять, куда и как мог уйти Вятич, тогда найду его наверняка.

К утру погода основательно испортилась, потому пришлось поторопиться, чтобы не мокнуть под дождем, который явно намеревался занудить надолго.

Этой лесной дорогой, видно, пользовались редко, она основательно заросла, но была еще видна. А не зря ли я еду? Попыталась прислушаться к внутреннему голосу, но интуиция упорно молчала. Ладно, хоть не требует, чтобы я повернула обратно, и то хорошо.

Скоро повеяло жильем – печным дымом и навозом. Значит, весь недалеко.

Избы действительно вывернули на пригорке за полями. Деревенька маленькая, но придорожная, тем и ценна. В деревне к нам с сыном приглядывались не то чтобы неприветливо, но как‑то нерадостно. На вопрос, не проходил ли слепец, ответили, что был такой. А с кем шел и куда? С Кузьмой, что из Волкова. Это деревня, что в самом конце дороги, то есть следом за этой еще одна – Козлово, а потом и Волково недалеко. Давно ли шли? Ехали они на телеге дня три назад…

Почему и зачем вез с собой слепца Кузьма, не знал никто. Но мне это уже было неважно. Там впереди деревня Волково, где мог быть Вятич или тот, кто увел его из нашего временного пристанища. Если понадобится, я мужику меч к горлу приставлю, чтобы рассказал все как на духу.

Эти самые Козлово и Волково оказались вовсе не рядом, до них еще ехать и ехать. Федька даже устал в седле, пришлось несколько раз останавливаться, причем я уводила коней в лес, чтобы, если вдруг кому придет в голову напасть, как когда‑то напали на нас с Вятичем и Тишаней, то не застали врасплох.

Мысли о том, что с Вятичем сделали что‑то плохое, я старательно гнала от себя, он не так прост, его даже слепым не возьмешь.

Наконец за очередным поворотом показались избы Козлова. В этой деревне я останавливаться не собиралась вообще, просто потому, что уже накрапывал дождик и вообще вечерело… Но и здесь мне подтвердили, что волковский Кузьма три дня назад и впрямь со слепцом ехал, а чего вез, неизвестно. Вроде как Пятачихе сказал, что тот слепец лечцом раньше был да заговоры знает. Свой лечец, даже слепой, всегда пригодится.

Лечец, значит? Я тебе покажу лечец! Забраться в такую глушь… к черту на кулички… спрятаться от нас с сыном за лесами… алиментщик несчастный!

Почему‑то от мысли об алиментах мне стало смешно. Но смеяться не стоило, потому что морось перешла в откровенный дождик, норовя промочить нас насквозь, а Волково все не появлялось ни за каким следующим поворотом. Я уже устала себя убеждать, мол, вот сейчас еще сто двадцать шагов, и оно будет видно. Почему сто двадцать, не знала, но честно отсчитывала. Мысль о том, почему деревне дано такое название, старательно гнала, лучше не думать…

Федю укачало, и он сладко заснул, привалившись ко мне всем тельцем. Бедный ребенок, какие у него ненормальные родители! Один бегает по лесам, а другая таскает по тем же чащобам неизвестно зачем. Я осадила сама себя: как это неизвестно? Очень даже известно: ищем блудного папашу.

И вдруг меня пронзила страшная мысль: а если там не Вятич?! Мало ли слепцов на свете, даже умеющих лечить? Но я все равно должна проверить, даже если это не он, начну поиски сначала.

Деревня, как и следовало ожидать, открылась вдруг. Совсем небольшая, с десяток изб, из которых половина нежилых, лес вокруг стеной… Несмотря на то что избы раскиданы как попало, улочка у деревни все же имелась. То есть присутствовало то, что когда‑то было улочкой, благо посередине траве еще не удалось совсем заглушить вытоптанную ногами и копытами, выезженную колесами полосу. Но это ненадолго. Ну ни фига себе, куда забрался!

Цокота копыт не получалось, но не заметить посреди совершенно пустой улочки двух лошадей со всадницей невозможно. Я спешилась, осторожно придерживая Федю, чтобы не свалился. Бедный ребенок продолжал спать, даже потеряв надежную опору в виде материнского тела. Ко мне повернулись мужчина и женщина, стоявшие у колодца, видно, единственного на всю деревеньку.

Поздоровавшись, я спросила, где живет Кузьма. Глаза у мужика, и без того настороженные, стали совсем колючими.

– Ну, я Кузьма.

– Ты слепца приводил три дня назад из Терешкина?

– Ну, привозил.

Хотелось спросить: а без «ну»?

– Где он?

– А тебе к чему?

– Вятич мой муж, а вот это, – я кивнула на клюющего носом Федьку, – его сын.

– Иди ты…

– Вятича ранили на Чудском озере, он ослеп, а от меня хоронится, чтобы не быть обузой. Он здесь?

Теперь в глазах у Кузьмы откровенно читалось: ну и баба! Но он продолжал упорствовать:

– Здесь‑то здесь… Он лечец… Он мне руку вправил вывихнутую.

– Он много что может.

– Я мыслил, в деревне хоть такой лечец будет, а то вовсе в глуши пропадают. Его вон в избе Матрениной поселили, сообща договорились кормить, поить…

Женщина вздохнула:

– Только не ест ничего, все сидит и сидит, в стену уставившись. Первый день хоть на солнышко выползал, а ноне и вовсе не появлялся. Я вчера заглянула – сидит на лавке молча.

– Где Матренина изба? Не бойтесь, я его забирать не буду, но надо к жизни вернуть.

– Надо, ой как надо, а то ведь ровно мертвяк какой, страшно даже.

– Он не мертвяк, он очень хороший человек.

Матренина изба шедевром архитектуры не была, да и двор тоже. Видно, здесь никто не жил, потому что двор зарос травой, а дверь, хоть и не скрипела, поддалась с трудом, словно забыв, как надо открываться.

Подхватив спящего сына на руки, я кивнула Кузьме, чтобы расседлал лошадей, и пошла в избу.

Избушка небольшая: печь, две широкие лавки, на таких вполне можно даже спать, стол и какой‑то короб вроде сундука…

Вятич сидел на лавке, прислушиваясь. Его поднятое лицо выражало беспокойное ожидание. Несмотря на полумрак в избе, я прекрасно видела это напряжение, оно было невыносимо беззащитным, потому что человек чувствовал, что должно произойти что‑то важное, но не знал, чего ждать от этой открывшейся двери.