Наталья Павлищева - Ледовое побоище

– Часто давать?

– А как попросит пить.

– Он скоро очнется?

– Как все будут в силах, так и очнется. Не бойся, он будет жить, его не пустили за Калинов мост.

– Какова плата?

– То не меня спрашивать…

В себя Вятич не приходил целую неделю, но дышал и даже в беспамятстве просил пить… Я поила.

Золото с шеи и серебро с доспехов позволили жить в избушке все это время, хозяева обихаживали нас с мужем, как могли, лишних вопросов не задавали. Потом я поняла, что постаралась в том числе и знахарка, запретив спрашивать чего не нужно. Крещеные жители деревни боялись знахарку куда больше, чем местного священника.

Шел день за днем, Вятич лежал пластом, стонал в беспамятстве и не собирался открывать глаза. Я почти не спала всю эту неделю, вдруг ему что‑то понадобится? Больше всего боялась ночей, почему‑то казалось, что в темноте он снова может перестать дышать.

Дважды приходила знахарка, смотрела, кивала и уходила, все так же молча.

В тот день я, видно, настолько умаялась, что в конце концов просто задремала. Проснулась от слабого голоса:

– Настя…

– Вятич, миленький, ты пришел в себя?! Я здесь…

Я еще не успела договорить последнее слово, когда все мое существо пронзило страшное понимание: вот оно, то, о чем говорил старик! Вот она плата за жизнь Вятича. Платой была… его слепота! Мой муж, глядя на меня широко раскрытыми глазами, пытался найти на ощупь…

Чтобы не заорать от ужаса, я закусила тыльную сторону ладони зубами. Взять себя в руки удалось быстро, но неимоверным усилием воли. Он не должен видеть моего страха. Видеть… само слово теперь звучало насмешкой. Мелькнула мысль, что это ненадолго, просто Вятич очень слаб, я постараюсь создать ему все возможные условия, я выхожу… Конечно, я выхожу!

Моя рука легла на его руку.

– Я здесь. Что у тебя болит?

– Все. Больше всего голова и глаза. Настя… я ничего не вижу…

И снова мне понадобилось сумасшедшее усилие, чтобы ответить как можно спокойней:

– Я знаю. Это ненадолго, просто ты сильно пострадал, думали, вообще погиб, но ты вот выкарабкался.

Он внимательно прислушивался к моей речи. Разве можно обмануть Вятича? И все же мне удалось, легче всего обмануть того, кто желает быть обманутым, он поддержал мой приступ оптимизма:

– Конечно, сильно ударили по голове, вот немного отлежусь, и все пройдет.

– Ты сильно‑то не шебаршись. Есть хочешь?

– Пока нет, только пить…

– Тут старик оставил питье, думаю, нарочно для тебя…

– Какой старик?

Вот черт, проболталась! Или, может, так лучше? Пришлось сознаваться:

– Тот, что был на болоте у эрзя, помнишь? Если бы не он, я не знаю, как справилась.

– Что он сказал?

– Что ты будешь жить.

Фальшивая бодрость в моем голосе могла обмануть кого угодно, только не Вятича.

– Что будет платой?

– Какой платой? Ты будешь жить!

– Понятно, я останусь слепым…

– Ты будешь жить!

– Ты за меня так решила?

И тут я разозлилась:

– Я так решила за нас. Нас троих, понимаешь? Тебя, себя и Федьку. И не смей возражать!

Он отвернулся, закусив губу. Я схватилась за спасительную мысль:

– Он ничего не говорил про слепоту, просто сказал, что будет трудно. Вятич, он ничего про слепоту не говорил!

– Я слышу…

– Так, давай переживать будем потом! Если бы ты знал, как мне было плохо от одной мысли, что ты погиб! Если бы ты только знал, каково это – знать, что ты погиб, спасая меня! Вятич, если бы ты не выжил, я бы тоже умерла.

– А Федька?

– Князь воспитал бы.

– Мы победили?

– А то! Ты что, историю забыл, что ли? От удара память отшибло?

– Нет, помню. Настя, я посплю немного, слабость…

– Конечно.

Мне вдруг стало смешно.

– Вятич, ты лежал трупом, а я трясла тебя, как грушу, требуя, чтобы очнулся, потому что нам без тебя не жить, представляешь? Хорошо, что здесь нет дурдомов, отправили бы.

Он только слабо улыбнулся в ответ.

Глядя на снова впавшего в беспамятство мужа, я думала о том, что все самое страшное все равно позади. Страшно было, когда он действительно лежал трупом, а теперь, пусть и слепой, он жив, а остальное приложится.

Конечно, я зря думала, что все наладится так просто. Было тяжело, так тяжело, что и представить себе невозможно, но я ни разу не пожалела о выбранной судьбе. Даже слепой Вятич лучше, чем погибший.

На следующие три года я попросту выпала из жизни Руси, политической жизни, благо ситуация позволяла. Князь Александр успешно гонял по границам литовцев и неугомонившихся рыцарей, но больших сражений или нападений не было. Батый притих в своем Сарае, вернее, пока ставке, Сарай-Бату он построит позже.

Вятич категорически отказался возвращаться в Новгород, не желая, чтобы кто‑то знал о его беде.

– Настя, ты езжай к Федьке сама. Живите там, а возле меня просто оставь кого‑нибудь в помощь.

– Я тебе надоела?

– Ты с ума сошла?

– Вятич, я не спрашиваю, почему ты не хочешь возвращаться домой, твое право, но почему ты гонишь нас с Федькой?

Его голос стал глух и едва слышен.

– Я не гоню, просто ты молодая красивая женщина, к чему жить рядом с…

– Ну вот, добавь еще «калекой»! Никогда не думала, что ты увлекаешься мелодрамами.

– Я серьезно. Тебе еще многое предстоит…

И тут я начала на него орать:

– Прекрати растекаться соплями! Ты мужик, а не слюнтяй, и ты не калека! Калека это когда с башкой не все в порядке, а у тебя голова на месте. А ну возьми себя в руки! Зрение никогда не вернется, если будешь сидеть и ныть.

– А если не буду, то вернется?

Язвительностью он просто пытался защититься. Мне до смерти хотелось прижать его голову к груди, гладить волосы, целовать его слепые глаза, но я не могла себе этого позволить. Если сейчас начать жалеть Вятича, то он никогда не найдет себя. Я не задумывалась, что вообще будет дальше, сейчас казалось самым важным вселить надежду в него, а потому фыркнула, как кошка:

– Если не будешь – да!

И сама замерла. Я обещала столь уверенно, что муж затих, явно пытаясь осознать мои слова. Только бы не спросил, кто это обещал, тогда придется врать про старика.

Пришлось.

– Тебе это сказали?

– Да!

Семь бед – один ответ. Лучше соврать, чем каждый день видеть, как он занимается самоедством.

Как же было трудно следующие годы!

Мы все же не сразу вернулись в Новгород, сначала поселились в той самой веси неподалеку от Пскова.

Деревня полунищая, одни деды да бабки с малыми детьми. Кто‑то из мужиков погиб, кто‑то от безысходности ушел в город на заработки, кто‑то был пленен. Женщин тоже много попало в плен и не вернулось… Тоска, кругом тоска.

Помочь некому, Вятича я о помощи просить просто не могла. Не только потому что слепой, он и слаб был очень. Приходилось все самой. Но меня куда меньше беспокоили сбитые в кровь пальцы, нывшая спина, немилосердно болевшие ноги. И даже собственное неумение что‑то делать по дому, например, доить корову или печь хлеб. Печь топить я научилась в Рязани, а вот остальное…