Наталья Павлищева - Кровь и пепел

Вот кому надо было остаться, переждать у Авдотьи, но молодая женщина заупрямилась, ей казалось, что если девочки уедут без нее, то непременно погибнут.

У соседей тоже двинулись, но там семья еще больше и саней трое. Им что, тоже места для старухи с девчонкой не хватило?

Наконец сани выбрались на улицу, двинулись по ней за другими такими же санями с беженцами. А сзади пристроились следующие. Рязанский посад потянулся кто куда…

Вдруг поваливший густыми хлопьями снег быстро прятал следы и пеленой скрывал уехавших. Олена перекрестила их:

– Может, сбережет бог. В снег али дождь уезжать – к добру, вернутся, значит.

У меня вдруг тоскливо сжалось сердце: они-то, может, и вернутся, а мы? Если все будет так, как написано в летописях, то ни Олене, ни мне не выжить. Оставалось только надеяться, что либо летописцы ошиблись, либо князь Роман все же сумеет что-то изменить в этом мире. Или я все же уйду в Козельск.

Когда мы вернулись обратно во двор, я оглянулась на соседское крыльцо, там, закутавшись в плат, не замечая обильного снегопада, стояла Маняша. Плат сполз, открыв волосики, ветер задул снег под небольшой навес крыльца, и девочка уже была мокрой. Дверь в дом открыта, Маняше не пришло в голову, что ветер выдувает последнее тепло. Прова не видно. Неужели она вообще одна?

– Маняша…

Я одним движением перемахнула через невысокий плетень, подошла к ней.

– Мань, а кто еще остался?

– Баба Матрена, – прошептала девочка.

– И все?

– Да…

Счастье Терентия, что он успел уехать! Вернее, не одного его, скорее это дело его злющей супруги Свары. Наверное, у соседки было нормальное имя, но к ней так прицепилась вполне точная кличка, что про имя забыли. Так и есть, на вопрос, кто сказал остаться, Маня также тихо прошептала:

– Тетка Свара…

Оставить четырехлетнюю кроху со слепой старухой… Вот гады! Просто понадеялись, что девочку подберут сердобольные соседи, а старуха помрет в холоде и без еды сама. Да… не все на Руси были нормальными и тогда!

– Пойдем в дом, холодно на улице.

Олена тоже вернулась во двор, увидев меня на соседском крыльце, крикнула:

– Насть, кого оставили-то?

– Маню и бабку Матрену.

– А Прова?

– Не знаю, не видно.

В доме было холодно, как на улице, только что снег не шел, пока носили поклажу, все выстудили. Бабка Матрена лежала за занавеской, оттуда донесся ее осторожный голос:

– Татьянушка… доченька, подь сюды… водички бы…

Как ей сказать, что доченька бросила ее умирать в холоде и голоде, а то и под татарским мечом?

Я зачерпнула ковшиком воды (и той, гады, оставили чуть не на донце!) и подошла к лежащей старухе. Маня встала рядом, она уже поняла, что единственной защитой для них со старой бабкой осталась я. А мне кто защита?

– Баб Матрена, они уехали. Вот водичка.

Дрожащие руки нащупали ковшик, поднесли ко рту, расплескивая по пути. Как ни была она готова к такому, все же слышала, что собирались, но осознать, что брошена, оставлена, как ненужная больше вещь, тяжело. Неожиданно для себя я присела перед ее лавкой со сбитой, давно не стиранной постелью, притянула к себе Маняшу и объявила:

– Теперь я за вами смотреть буду. Мань, ты пригляди за бабой Матреной, вдруг ей еще водички надо будет, пока я дровишек принесу? Холодно, двери открывали, избу выстудили.

У двери я обернулась, девочка смотрела на меня такими глазенками, что даже если бы я уже уехала, увидев такой взгляд, непременно вернулась бы.

– Мань, я правда за дровами, холодно. Ты не выходи. Я быстро.

Я действительно нахватала полешек получше и быстро вернулась в дом. Девочка стояла не возле бабки, а посреди комнаты, явно прислушиваясь, иду ли я.

– Ну, пойдем печь топить, а то бабка наша замерзла уже.

Сказано бодренько, только вот русскую печь я никогда не топила. У Анеи были сенные девки и холопы, здесь все делали без меня. Я боярышня, и мне негоже белы ручки сажей пачкать. А что делать, если старую и малую оставили замерзать в декабрьские морозы без помощи?

Так, надо вспомнить, как делала Олена (Анея, видя то, как старается сестра, помнится, даже носом покрутила). Сначала открыть какую-то там задвижку… Господи, не напутать бы чего, не то отравлю бабку и девчонку угарным газом. Задвижка нашлась сбоку и выдвинулась легко. Теперь дрова, их надо сложить каким-нибудь колодцем, это я из детства помню, костры так укладывали, чтоб лучше горели. Вниз сунуть бумагу для растопки… А где взять бумагу? Какую бумагу, рехнулась, что ли?! Но дрова от спички не загорятся. Я вдруг сообразила про спички, и мне стало совсем худо. Придется идти к Олене и просить ее растопить печь. Вот тебе, зазнайка московская! Ничегошеньки сама не можешь!

– Угольки вон там, – вдруг показала мне Маня.

В горшке действительно нашлись угольки, а рядом немного бересты. Конечно, вот что они кладут под дрова – бересту и щепу, как же я могла забыть?

Не знаю, сколько мне понадобилось времени, чтобы наконец растопить печь, но когда пламя заплясало, охватывая березовые полешки, я была счастлива. Маня тоже. Она вдруг прижалась ко мне, и я поняла, как тоскливо и страшно было маленькой девочке оставаться со слепой старухой одной в холодном доме, понимая, что никто не поможет.

От печи быстро потянуло теплым духом. Теперь я вспомнила, что надо бы и поесть что-то, уж если воды не оставили, то про хлеб не забыли?

– Маня, вам еду оставили?

Девочка кивнула. На столе действительно лежала половина большого хлеба и стояла начатая крынка с молоком.

– И все?

Маня пожала худенькими плечиками.

Этим не прокормишься, надо идти к Олене. Но та вдруг явилась сама.

– Ну, как вы тут? Ой, печь растопила, – вдруг мягким смехом рассмеялась моя тетка.

Хотелось возмутиться, что же тут смешного, но Олена скомандовала:

– Поди умойся, вся в саже.

Я поняла, что первый трудовой подвиг разукрасил мое лицо так, что скрыть его не удалось бы, даже пожелай я этого.

Когда я вернулась, Олена, видно, хорошо знавшая натуру Свары, выкладывала на стол еду. Из ее узелка появился горшок с варевом, большой кусок сала и такой же мяса, луковица и даже пряник. По тому, как смотрела и даже сглотнула голодную слюну Маня, было ясно, что если их сегодня и кормили, то явно не от пуза. Я вспомнила Анеины застолья… Да, плохо быть сиротой, а в доме Свары тем более.

– Мань, садись кушать. Варево еще теплое, я из печи вынула. А бабу Матрену я сама покормлю.

Олена ловко плеснула из горшка в миску, взятую с полки, взяла ложку и отправилась к Матрене, а Маня осторожно присела на краешек лавки к столу, все также глядя голодными глазами на горшок, из которого здорово пахло, и отщипывая крошки от хлеба.

– Мань, чего ты не ешь, ложки нет? – я постаралась, чтобы мой голос прозвучал почти задорно.