Наталья Павлищева - Кровь и пепел

– Прячь ножки ко мне под шубу!

Когда мы выпустили ребенка на крыльце, я предложила:

– Завтра приходи, я еще сказку расскажу.

Маня кивнула и юркнула в дверь.

– Олена, кто она им? Не родная?

– Да родня, только дальняя и сирота. Отец, считай, и не видел ее, от лихоманки помер, а они с матерью после пожара вот у Терентия со Сварой живут… жили, мать тоже померла, застудилась и померла. Девонька сирота, а сиротская доля сама знаешь какая – кусок достается последним, одежонка вон тоже… К нам ходит, мы подкармливаем.

– Терентий же тароватый мужик, – усомнился Ефрем.

– Ну и что? У его Свары снега зимой не выпросишь.

– А если девоньке принести одежду?

– Чью? С наших мала, а новую и самим не на что… Один Степан за нас всех трудится.

– Олена, ты не обидишься, если я и вам денег дам и Мане что-то куплю?

– С чего вдруг?

– У меня есть деньги.

– Анеины? Не возьму! – взвилась тетка, как я и ожидала.

– Нет, отцовы.

– Врешь?

Конечно, я врала, в нашем доме все деньги были у Анеи, но пришлось поклясться:

– Клянусь.

Господи, прости мне невольную ложь.

– Если Федора, так возьму.

Вот дуреха! И чего они с Анеей не поделили, разве что действительно когда-то Михаила, так ведь того уже на свете нет. Вот бабская дурь, ей-богу!

Пообещав завтра посетить сей уголок снова, мы с Ефремом отправились восвояси. Но сразу за воротами пришлось задержаться и даже отступить в тень. Дело в том, что неподалеку от нашего, вернее, Николиного двора позади Успенского собора происходило интересное действие. Стоял епископский возок, в который с кряхтением умащивался сам священник, явно собираясь уезжать.

– Куда это он на ночь глядя? – шепотом поинтересовался Ефрем.

– Удирает, – усмехнулась я, заметив еще одну значимую фигуру. В возок следом за епископом ловко запрыгнул… Михалка! Никакого намека на хромоту или увечье я не заметила, а ведь днем так хромал, так хромал! Да, и восемьсот лет назад были те, кто мог плачущим голосом тянуть: «Сами мы не местные-е… документы потеря-а-ли…» Ах ты ж гад! Мне стало смешно, едва сумела удержаться от гомерического хохота.

Возок рванул с места и живенько так скрылся в воротах. Во драпает христианская надежа…

Дома нас встретили с беспокойством, Авдотья даже принялась высказывать:

– Где вы допоздна шлялись? Ворота ж могли закрыть!

– Ну, остались бы ночевать у Степана…

Авдотья фыркнула:

– У Олены у самой семеро по лавкам!

Вступать в спор не хотелось, я усмехнулась:

– Наблюдали, как удирает из Рязани епископ.

– Как удирает? Куда удирает?

– Это ты у него спроси, а еще у Михалки, что вовсе не хромой! – заявил Ефрем.

– Чего?!

– Ага, он столько лет прикидывался калечным, а ноне вон как сиганул в возок, так и я не смогу, а уж ты и подавно.

Ефрем знал о чем говорил, у Николы вместо одной ноги – деревянная культя. Но сейчас его возмутило не это.

– С чего взяли, что удирал? Может, поехал по делам?

– В ночь-то? И тайно…

– А Михалка куда, он же вонючий, как… – Авдотья даже не смогла подобрать слово для характеристики вони от юродивого.

– Знать, у епископа насморк.

– Чего?

Я опомнилась:

– Нос вони не чует!

Нам не поверили, но на следующий день ни Михалки на соборной площади, ни епископа в соборе не было. Недоверчивый Никола вздохнул:

– И впрямь удрали…

– Никола, это что значит? Надо и вам уносить ноги, как епископ. Поехали в Козельск, там разберемся. У Анеи такие хоромы, что половина Рязани поместится.

– Вот еще! – фыркнула Авдотья. – Мы здесь пересидим.

– Ну и глупо, – пожала я плечами, отправляясь на торг.

Меня куда меньше заботила судьба удравшего епископа и фальшивого юродивого, чем Маняшина. Я набрала девчонкам пряников, потом разыскала одежонку, хотя это оказалось нелегко, здесь не было бутиков с детским барахлом, ассортимент одежды, да еще и детской, оказался крайне скудным. Да, маркетинг у них поставлен из рук вон плохо… Ефрем, сообразив, что меня просто надуют при первой же покупке, увязался со мной и неимоверно торговался, действительно сбив цену вполовину. Средства у меня были, Анея оставила немало, да и украшения можно продать в крайнем случае, но переплачивать ни за что тоже не хотелось, люблю честную торговлю (интересно, такая вообще бывает?).

Когда мы к обеду явились в дом Степана, нагруженные гостинцами и подарками, визгу было… Тут же отправили девчонок за Маняшей, потом долго мерили все всё, я купила обновки и племянницам Олены, чтоб не было обидно. Маня надевала новые вещицы, накидывала плат, но взять себе отказалась. Олена объяснила:

– Свара не позволит.

– Я объясню, что это я подарила.

Степан хохотнул:

– Ну, объясняй.

– И объясню! Маня, посиди здесь, я поговорю со Сварой сама. – И тут до меня дошло: – Слушайте, Свара это прозвище, что ли?

– А то!

В тот день я рассказывала сказок особенно много и детские стихи читала тоже. Выручила хорошая память (ну как не похвалить себя, любимую?) и наличие у соседей в Москве маленькой дочери, которая обожала, чтобы ей читали книжки, а по сему таскала оную с собой под мышкой всюду. Пушкинскую «Руслана и Людмилу» я помнила не дальше вступления про Лукоморье и кота на цепи (подозреваю, что многие и того не помнят), а вот Чуковский «выполз» из закоулков памяти довольно быстро. Правда, тут же обнаружились сложности с комариками на воздушных шариках или медведях на велосипеде, приходилось прямо по ходу заменять чем попало, но неискушенные слушатели не замечали явных провалов в рифме и внимали, раскрыв рты. Столь благодарной ауди тории у меня никогда не было, еще чуть – и начали бы собираться соседи, чтобы и самим обмирать от того, что в избушку вернулись три медведя, а Маша, ничего не ведая, спокойно спала в кроватке маленького Мишутки.

Дед Ефрем тоже слушал, время от времени качая головой и крякая:

– Вон оно как…

У девчонок особенное веселье вызвали слова, что у меня по усам текло, а в рот не попало. У Насти текло по усам! Как тут не повалиться на лавки от хохота?

Конечно, въедливый Ефрем поинтересовался, откуда я все это знаю. Следом за ним и Олена уточнила, все ли в Козельске такие сказительницы или я одна.

– Только я.

Мои глаза смотрели твердо и почти с вызовом. Если она, как Анея, что-то знает, то усмехнется. Нет, Олена не знала, она только перепуганно кивнула.

Все это время Маня не отходила от меня ни на шаг, она ожидала моего прихода у своего крыльца и, завидев, бежала поскорей в дом Степана. Сваре было все равно, она даже радовалась, что девчонку не приходится сажать с собой за стол.

Так я осознала, что и в тринадцатом веке не все люди добрые и милостивые, есть Михалка и Свара с Терентием. Хотя чему удивляться, люди всегда и везде одинаковы, от внешнего антуража и достижений науки и техники это не зависит.