Олег Верещагин - Скажи миру – «нет!» (отрывок)

— Я понял, — тихо ответил Йенс. — Тогда учи их фехтовать.

— И тополя уходят, —

ответил я, улыбаясь,

— Ты знаешь Гарсиа Лорку?! — обрадовался Йенс.

— Я вообще люблю стихи, — признался я.

Йенс поднялся и гибко потянулся:

— Пойду искупаюсь… Пошли?

— Я не умею плавать, — признался я.

Немец наставительно сказал:

— Учись… Эй, а хочешь, сейчас попробуем?

Я посмотрел на лежащую поперек Волги золотую дорожку.

— Пошли.

Костер еще не прогорел — угли давали самый хороший жар, пень не переставал постреливать струйками пламени, похожий на раскоряченного черного осьминога. И наши, и немцы спали вокруг костра кольцом, ногами к пеплу, закутавшись кто во что и прижавшись друг к другу.

— Часовых не поставили, — сказал я. Йенс не успел ответить, мы увидели Андрюшку Соколова, он сидел у деревьев подальше и коротко махнул рукой. Наверное, и немец-часовой тоже где-то был…

А в следующий миг в предрассветном сумраке, пропитанном плавающим туманом, я различил, что спят не все.

Танюшка сидела у костра, скрестив ноги и спрятав руки под мышками. На плечи у нее была накинута Сережкина куртка, а он сам спал под одной с Вадимом. Когда мы подошли, она только посмотрела из-под спутанных волос — и снова уставилась в угли.

Йенс молча обогнул костер и улегся где-то среди своих, я сразу перестал его различать, да и забыл о нем, если честно. От реки тянуло холодком. Я сел рядом с Танюшкой и молча начал разуваться.

— Поешь, — тихо сказала она, протягивая две палочки шашлыка, уже покрытого белесым жиром, а на них — тонкий ломоть лепешки. — Это немцы дали, из чего-то-там дикого. Почти как хлеб… Я рецепт постаралась запомнить… Ешь, ешь. Хорошо поговорили?

— Я потом расскажу всем, Тань, — пообещал я и занялся шашлыком.

Не люблю, когда на меня смотрят во время еды. Но Танька смотрела. И мне не было неприятно.

— Я очень за тебя испугалась, — сказала она. — Я так испугалась. Ты даже не представляешь, как я за тебя испугалась.

— Надо привыкать, Тань. — Я бросил одну палочку на угли, и жир на ней вспыхнул сине-рыжими язычками. — Тут по-другому не бывает. Я это до конца только вот сейчас понял, когда с Йенсом поговорил.

— Всю ночь протрепались, — укоризненно сказала она. — У тебя же есть часы, видел же, который час! — и вдруг она фыркнула, а потом засмеялась.

Я понял, что она вспомнила нашу первую встречу — в парке, год назад, когда мы с ребятами спросили у незнакомой девчонки, который час, а в ответ из кустов вымахнул здоровенный черный дог. И как мы спрашивали, можно ли нам теперь идти дальше…

— Ты сама-то ела? — все еще улыбаясь, спросил я.

Танюшка закивала:

— Ела, ела… Ты тоже ешь и ложись спать.

— Тань, — я очистил вторую палочку и подобрал с ладони хлебные крошки, — ты меня ждала? — Она наклонила голову. — Спасибо, — еле слышно добавил я.

— Вместе укроемся, — проговорила она, снимая куртку. — Вот, Сережка позаботился.

Я не понял, услышала ли она мое «спасибо»…

…Мы улеглись спина к спине и подоткнули куртку с боков, вытянув ноги ближе к неостывшему костру.

— Спи, Танюшк, — неожиданно ласково сказал я, и у меня почему-то защипало в носу. Она повозила плечами и как-то удовлетворенно вздохнула.

А я подумал, что спать не буду — я и не устал вроде, и совсем не хочу.

Только вот думал я все это уже во сне.

— Куда пойдете?

Немцы уже уходили по тропинке — головами все еще в тумане, над чем я хотел пошутить, но сообразил, что Йенс не поймет. Поэтому спросил то, что спросил.

— Пойдем в Сибирь, — сказал Йенс, держа обе ладони на рукояти своего меча. — Зазимуем где-нибудь на Урале, наверное. А вы?

— Пока не решил, — ответил я, пожимая ему руку первым. Он задержал мои пальцы:

— Так пойдемте с нами?

— Нет, — отказался я с сожалением. — Спасибо, конечно, но… нет.

— Как знаете. — Он сильно тряхнул мою руку и широким шагом отправился догонять своих. Потом остановился, обернулся, крикнул: — Увидимся еще! Время будет — увидимся!

Я махнул рукой. И, повернувшись к своим, улыбнулся им, стоящим какой-то печальной стеночкой шагах в двадцати.

— Ребята, — сказал я, — надо серьезно поговорить. Обо всем сразу.

Все закивали, хотя тему я сформулировал крайне расплывчато. Но мы толпой потянулись на место нашей стоянки.

— Душевные люди, — оценил немцев Саня. Остальные молчали. Странно, но почему-то после моих слов на всех накатило серьезное настроение с размышлениями о своей будущности.

Танюшка держалась рядом со мной. Искоса посматривала — иронично и в то же время задумчиво. Потом сказала:

— Никогда не думала, что мне доведется зашивать куртку князю… Княже, а что-нибудь еще зашить не надо? Али постирать?

— А что, откажешься? — спросил я.

Танька свела брови, честно обдумывая вопрос. Потом призналась:

— Постираю с удовольствием… А то я, кстати, не стирала! Но сейчас-то — добавочная честь! Не кого-нибудь обстирывать, а князя!

— Из грязи в князи, — буркнул я.

Когда я закончил говорить, наступила тишина. Ее можно было щупать руками, как плотный темный занавес. Я видел, как девчонки невольно подались к пацанам, которые сидели ближе, — без разбора и рефлекторно. Мальчишки держались за оружие и были хмурыми, точно осеннее небо.

Я еще раз обвел их всех взглядом и почему-то испытал облегчение. Может быть, потому что все это были мои друзья? «Ничего, прорвемся!» — уже почти спокойно подумал я, не совсем отдавая себе отчет, о чем думаю.

— Если я князь, — сказал я вслух, — то вы все — вече. Понимаете, ребята? И нечего замирать, как мыши перед ужом. Даром мы, что ли, ходили в походы? Представьте себе, что и это — такой же поход.