Вадим Панов - Последний адмирал Заграты

Пожал всем наемникам руки. Побродил вокруг фургона, что-то бормоча себе под нос. Постоял, глядя на юг, на зарево, что поднималось над Альбургом, а потом подошел к Веберу, еще раз попрощался и еще раз поблагодарил. Еще раз извинился за то, что так долго оставался в доме. Еще раз попрощался. А потом, продолжая держать наемника за руку, как-то растерянно и совсем по-детски спросил:

— Что же теперь будет?

И услышал спокойное:

— Вы уедете.

— Я знаю. — Саммер пытался улыбаться, но в его глазах стояли слезы. — Я спрашивал не о себе, Феликс, а о Заграте. Я спрашивал о своем мире, Феликс, о своем несчастном мире.

Он спрашивал о том, что потерял. Но не о доходах или оставленной недвижимости, не о концессиях и магазинах, он спрашивал о своем разрушенном доме. Он его действительно любил. И Вебер понял, что именно эта любовь заставляла Саммера до последнего сидеть в Альбурге. Заграта. Заграта его держала, а не боязнь лишиться королевского расположения.

— Вы много видели, Феликс, так скажите мне, только честно скажите: это поправимо? Я смогу когда-нибудь вернуться домой? Заграта возродится?

Вебер действительно много видел, но он понимал, что сейчас, у швартовочной мачты сферопорта, никто не просит от него подробностей или анализа. Он должен или промолчать, или подарить надежду. А потому вздохнул и негромко ответил:

— Если вы этого действительно хотите, синьор Саммер, то молитесь, чтобы у его величества всё получилось.

Солнце клонилось к закату. Именно солнце, потому что так называли обитатели Герметикона свои звезды: солнце Заграты, солнце Кааты, солнце Линги… В память о маленьком желтом карлике, который дарил тепло легендарному Изначальному Миру. В память о своей колыбели, в память о потерянном доме. И направление люди тоже определяли по солнцу, и названия их тоже пришли из далеких-далеких времен: восток и запад, север и юг. И в этом тоже была память. Одна на всех. Общая…

Солнце клонилось к закату. Оно давно прошло зенит и теперь неспешно мигрировало к горизонту, ведя за собой королевские войска. Здесь, в безрадостных, поросших скудной травой и редким кустарником Салуанских холмах, дорога изгибалась и какое-то время шла строго на запад. А потому солнце не только улыбалось солдатам, напоминая о скором привале, но и било в глаза, заставляя прищуриваться и тихонько материться — далеко не все драгуны позаботились о защитных очках.

— Чем больше времени я провожу с вами, полковник, тем сильнее мне хочется назначить вас командующим, — произнес король, поправляя «консервы» с дымчатыми стеклами, которые, как выяснилось, входили в обязательный комплект снаряжения офицера бронебригады. — Вы ни о чем не забываете.

— Благодарю, ваше величество.

До сих пор Генрих II путешествовал в компании Алистера и других драгун, выходцев из лучших загратийских семей. Веселые разговоры, смех и шутки позволяли наилучшим образом скоротать скучные дневные марши, но Роллинг убедил короля изменить обычному правилу. «Всего два дня, ваше величество, пока не минуем Салуанские холмы», и теперь Генрих, облаченный в черный комбинезон офицера броневой бригады, сидел на башне командирского бронетяга, с которой открывался замечательный вид на колонну.

— Нет, я серьезно, — продолжил монарх. — До сих пор Заграта была мирным королевством, однако нынешние испытания показали, что на берегу тихой заводи должен сидеть человек, умеющий дать отпор чудовищам. Генерал Махони всем хорош, но он далеко не стратег. Алистер мил, однако совершенно не способен увязать свои мысли с повседневной жизнедеятельностью войск. Вы кажетесь идеальным кандидатом, полковник. И поверьте: я не забуду о своих словах после победы.

— Вам не позволят назначить меня командующим, ваше величество, — спокойно ответил Роллинг.

— Я — король.

— А они — ваши подданные. Или вы вместе, или по отдельности. А вместе вы до тех пор, пока придерживаетесь правил игры, ваше величество. Появление на должности командующего чужака эти правила рушит.

— Не будь я уверен в вашей лояльности, полковник, я решил бы, что вы пытаетесь меня оскорбить.

— И в мыслях не было, ваше величество. Я… — Роллинг смутился. — Я…

— Оставьте, — благодушно махнул рукой Генрих. — Вы не загратиец, не понимаете тонкостей нашей политики, и в этом нет ничего преступного. Мне достаточно вашей верности, полковник, поверьте, я ее ценю.

— Благодарю, ваше величество.

— Какая мощь! — Король привстал и бросил горделивый взгляд на колонну. — Какая сила!

Даже теперь, когда пехота и бронепоезд остались в Касбридже, импакто погибли, а на мундиры блестящих драгун легла дорожная пыль, армия не растеряла своего устрашающего величия. И в первую очередь — благодаря бронетягам. Или же…

Генрих погладил откинутый люк — тяжеленный, бронированный.

Нет — только благодаря бронетягам.

Эта бригада создавалась в загратийской армии постепенно, на протяжении тридцати лет — слишком уж дороги были грозные машины, и не слишком уж большая нужда в них была. Отец короля купил у галанитов четыре гусеничных «Джабраса», как понимал Генрих — исключительно из соображений престижа, потому что армия уважаемого королевства не могла не иметь тяжелой техники. Перед смертью добавил еще четыре, оставив недовольному сыну кучу ненужных долгов. Взойдя на престол, Генрих долгое время относился к бронебригаде без особого пиетета: есть, и ладно. На парадах бронетяги смотрятся красиво, вот и хорошо, а воевать… воевать им на Заграте не с кем. Генрих даже хотел расформировать бригаду, ввиду убыточности и бесперспективности, но знаменитый «Бунт рудокопов», случившийся на Инкийских рудниках девять лет назад, заставил короля в корне изменить мнение об этом подразделении своей армии. Тогда заполыхали почти все горные предприятия, угрожая надолго остановить загратийскую промышленность, и король бросил в Инкийскую провинцию все свои силы. Надеялся справиться за две недели, а получилось за пять дней, потому что там, куда приходили бронетяги, бунт прекращался мгновенно. Потому что бронированные чудовища утверждали власть короля гораздо лучше драгунских плеток и солдатских штыков. Потому что они были воплощением беспощадности и неуязвимости.

После подавления бунта Генрих произвел командира бригады в полковники, тем самым введя его в число высших армейских офицеров, и приобрел еще четыре бронетяга: по совету Роллинга, ими стали колесные «Киттеры». Два из них остались в Альбурге, а два шли на юг в компании восьми «Джабрасов».

— Скажите, полковник, вас когда-нибудь восхищала несокрушимость бронетягов? Хотя бы в детстве? Или в военной академии? Или же вы относитесь к ним, как к обычным машинам?