Роберт Сальваторе - Древнейший

Великаны опускали Олконну, подвешенного за лодыжку на толстой веревке, все ниже в ледяную расщелину. Конечно, он боялся, но, проведя в сражениях всю сознательную жизнь и частенько встречаясь с врагом, превосходящим по силе, он всегда находил возможность если не победить, то хотя бы сбежать. Почему в этот раз должно быть иначе? Старец Бедден допустил ошибку, позволив Олконне оправиться после ранений, полученных в той битве, когда их схватили.

Размахивая ножом, парень заставил себя выпрямиться. Не мог же он сражаться, согнувшись пополам, кем бы ни оказалось чудовище!

Больше тридцати ярдов отделяло его теперь от края ущелья. Стало темнее, но Олконна по-прежнему мог видеть многочисленные уступы и неровности ледяной стены. Он медленно повернулся и постарался разглядеть их получше в надежде на то, что это может оказаться полезно.

— Быстрее, — одними губами пробормотал он.

Ему хотелось поскорее очутиться внизу и освободиться от веревки прежде, чем появится чудовище. В голове печальным эхом беспрестанно звучали слова Воны: «Каждый миг бесценен». Для Олконны, осторожного во всем, кроме битвы, они ничего не значили, пока ему не повстречалась Дикарка Ви. Теперь ему очень хотелось, чтобы его жизнь не оборвалась прямо сейчас, пожить еще хотя бы несколько лет так, как жила она.

В следующий миг послышался глухой рокот, как будто огромный камень катился с горы. Чудовище учуяло его кровь, в точности так, как предсказывал старый негодяй Бедден, перед тем как вспороть ему живот.

Олконна тихонько повернулся на веревке, всмотрелся в длинный ледяной коридор. Там вдали мелькнуло что-то огромное и ужасное. Но по инерции веревка продолжала крутиться. Тогда, превозмогая нечеловеческую боль, парень изогнулся и постарался рассмотреть приближавшегося монстра. Это был гигантский червь, точнее, гигантская гусеница, ибо по обоим бокам у нее было множество маленьких ног. Круглую черную зубастую пасть, которая не столько открывалась, сколько собиралась в складки, как у некоторых морских существ, предваряли огромные жвала, торчащие полукругом.

— Быстрее! — повторил Олконна, проклиная великанов, опускавших его так медленно.

Вдруг, словно в ответ на его слова, веревка остановилась.

Он висел в семи ярдах от земли, слишком высоко, чтобы попытаться освободиться. Падение с такой высоты сделало бы его абсолютно беспомощным перед монстром. Но Олконне показалось, что и чудовищу до него не достать. Он повернулся лицом к надвигающемуся кошмару.

«Они хотят, чтобы я истек кровью здесь, наверху», — подумал парень и решил, что перережет веревку и прыгнет на чудовище, когда оно окажется прямо под ним, и будь что будет!

Эта мысль пробудила в нем надежду, обратила страх в жажду действия, в жестокость, которой он учился всю жизнь. Но прежде чем Олконна успел понять, что происходит, монстр встал на хвост, словно кобра, и набросился на свою жертву.

Ввергнутый в шок, он хотел защититься ножом и даже не осознавал, что лишился оружия вместе с рукой, пока не увидел, как она исчезает в безобразной пасти червя!

Парень закричал. Не осталось ничего, только боль и беспомощность. Для такого человека, как Олконна, не было ничего хуже.

Но нет, это оказалось не самым страшным. Еще ужаснее звучали слова Воны, символ веры для нее и похоронный плач для него: «Каждый миг бесценен!»

Червь смаковал угощение. Олконна почувствовал не менее шести жалящих укусов и лишь потом соскользнул в вечную тьму.

Кормик сидел на борту лодки, вытащенной на песок, ссутулившись так, будто из него выпустили весь воздух. Перед ним вдоль берега нервно ходила туда-сюда Милкейла, не спуская глаз со странного человека в черном одеянии. Он только что сообщил им, что весь их мир скоро смоет с лица земли.

— Ты позволишь ему оставить душевный камень себе? — спросила наконец Кормика девушка.

— Это твой камень.

Шаманка остановилась и удивленно посмотрела на любимого.

— Я бы посоветовал тебе отдать самоцвет ему, — ответил Кормик. — Согласен, это самый главный камень, но ведь Брансен совершенно беспомощен без него, если он сказал правду.

— Зато с гематитом он двигается с ловкостью воина, — добавила Милкейла, и оба поглядели на своего нового знакомого, который проделал несколько тренировочных движений и поворотов с такой восхитительной точностью, какую они наблюдали впервые.

Кормик, прошедший серьезную школу боевых искусств в абелийском ордене, оценил умение Брансена и вынужден был признаться себе в том, что даже ему не удавалось достичь такого уровня концентрации.

— Я верю каждому его слову, — сказала Милкейла и сама удивилась собственным словам.

— Это слишком чудовищно, чтобы быть неправдой. — Кормик кивнул в ответ.

— Мы должны предупредить всех, — решила девушка. — Твоих и моих.

— Да и собратьев Маквиджика, — добавил Кормик.

— В любом случае надо покидать Митранидун, — с горечью в голосе сказала Милкейла. — Иначе нас всех накроет гигантской волной.

— Под страхом смерти! — повторил брат Джавно, мгновенно выйдя из себя.

Он и двое его спутников первыми заметили, что к ним идет Кормик в сопровождении странно одетого человека. На незнакомце был черный костюм из необычного материала. Джавно припомнил, что он, кажется, назывался шелком, но не был уверен, ибо видел такое лишь однажды, много лет назад. На голове этого мужчины была обычная крестьянская шляпа, под которой Джавно заметил косынку, тоже черную.

— Я тоже рад вас видеть, — отозвался Кормик.

— Как вы выжили? — спросил один из братьев.

— Божья воля и удача, я бы сказал, — ответил бывший монах, указывая на свой берет.

— Вы ничего не знаете о боге, — рявкнул Джавно.

— И это говорит человек, который забил вас почти до смерти, — язвительно заметил Брансен. — Богоугодное дело, что и говорить. Я знавал многих таких абелийцев. Даже удивительно, насколько они похожи на самхаистов.

Джавно задрожал и, казалось, вот-вот готов был взорваться. Монахи созвали братьев, и скоро на скалистом пляже столпились почти все обитатели острова Часовни.

— Зачем вы пришли сюда, Кормик? — спросил Джавно, озадаченный не меньше, чем рассерженный.

Это больно кольнуло бывшего монаха. Ведь когда-то они с этим человеком были друзьями.

— Вы знаете о последствиях.

— Для вас я и так уже умер.

— Заслужив смерть своим предательством.

— Это ваше определение, а не мое. Я следовал велению сердца. Могу поспорить, что многие из братьев вздохнули с облегчением, когда альпинадорцы были освобождены. Не верю, что я единственный, кому их заточение было не по душе.

— Дело не в этом, а в том, что не вы устанавливаете правила. Ни здесь, ни где-либо еще в ордене. Если бы отцу де Гильбу понадобилось ваше мнение, то он спросил бы вас. Но епископ этого не сделал.