Валерий Большаков - Консул

Портовая дорога вильнула, выходя к стенам города, и справа показался луг, по которому разбрелось стадо овец. Двое пастухов ходили вокруг отары, окуривая животных серой, и молились наперебой – о ниспослании милости на скот, стойла и дом, об избавлении от мора и болезней, об изобилии травы, корма и чистой воды…

Повозка загрохотала по каменным плитам и въехала в Портовые ворота Антиохии. Дальше, ближе к центру города, стояли раскрытыми еще одни ворота – Херувимские, украшенные бронзовыми барельефами из Иерусалимского храма, разрушенного Титом.

И путешественники выехали на центральную улицу Нимфей – широкую и прямую, мощенную мрамором, с тротуарами под сенью непрерывных портиков. Дома по обе стороны поражали пышностью и великолепием, сверкали гранеными колоннами, поднимали на плоских крышах ряды статуй, спускали лестницы, охраняемые каменными львами и грифонами, или отгораживались от улицы решетчатыми оградами.

Впрочем, смотреть по сторонам удавалось не слишком – по улице шествовали колонны празднующих, веселых и пьяных, в одеждах всех цветов и оттенков.

– Да здравствует Первое мая… – вякнул Эдик, и поспешно сказал: – Молчу, молчу…

Антиохийцы и гости города шли, пританцовывая, кружась и подпрыгивая, они размахивали зелеными ветками и листьями пальм, орали, пели, хохотали, оживленно балаболили, стараясь перекричать толпу, или молча улыбались, радуясь празднику, хорошему дню и просто самой жизни.

Повозка еле катилась, кони фыркали, раздвигая толпу, вздергивали головы, а люди, идущие на праздник, вихрились вокруг, обтекая странствующих и путешествующих. Шалые девчонки в одних эксомидах, обнажающих правые груди, набрасывали ханьцам и преторианцам венки на шею и тянулись к ним губами. Трое философов с великим смущением отстранялись, а Сергий с удовольствием чмокнул пару прелестниц, не упустив случая ущипнуть их за приятные округлости.

Ближе к центру города толпа поредела, и карруха выбралась на перекресток, где был сооружен Омфален – четыре роскошных арки, украшенных скульптурами. Тут же высился пьедестал с беломраморной фигурой отдыхающего Аполлона, глаза которого, сделанные из розовых гиацинтов, томно глядели вдаль.

– И куда вас? – обернулся возница.

– Вот что, любезный, – сказал Сергий, – хорошая гостиница отсюда далеко?

Возница задумчиво почесал в затылке, и сказал рассудительно:

– Ну, ежели не удаляться особо к окраинам, то можно остановиться у Клонарии. У нее тут рядом заведение, хорошее, там все важные господа ночуют. Слуги у Клонарии почтительные и не воруют, а в комнатах не найти насекомых… Но жадна толстозадая – за квадрант удавится!

– Ничего, – ухмыльнулся Лобанов, – стерпим. Вези нас к Клонарии!

– Как скажете…

Повозка свернула влево, выезжая на такую же широкую улицу, как парадный Нимфей. Не миновав и квартала, возница осадил лошадей, и рукой с кнутом указал на солидное здание в четыре этажа.

– Наша остановка… – начал было Эдик, но вовремя поймал внимательный взгляд Сергия.

Семеро слезли с тряской повозки и подхватили свое добро.

Дверей у гостиницы-ксенона не имелось – гости проходили под арку во внутренний двор, где шумел фонтан и зеленели клумбы. Запах свежести, однако, перебивался неистребимым ароматом жареной рыбы.

Из-под навеса выплыла монументальная женщина лет сорока. Тончайший ионийский хитон она прикрыла синим химатионом, вышитым золотом, с обычным бордюром из крючковидных стилизованных волн по нижнему краю. По восточной моде химатион был наброшен на правое плечо женщины и через спину подхвачен пряжкой на левом боку.

Изящество одеяния портила обувь. К такому хитону подошли бы посеребренные сандалии с длинными ремешками, но женщина была слишком могучего сложения и обулась в грубые, но прочные калиги, разношенные, как у легионера-ветерана, отшагавшего полимперии.

– Хайре! [26] – приветствовала женщина новоприбывших по-гречески, густым баском под стать телосложению. – Я Клонария, фэ, хозяйка этого миленького местечка. Желаете, фэ, остановиться?

– Желаем, – кивнул Лобанов. – Найдутся две комнаты?

Клонария поглядела на него с некоторым сомнением, и Сергий достал из кошеля пару денариев.

– Этого хватит?

Глазки-буравчики Клонарии тут же загорелись, и хозяйка выпалила:

– Три!

– Ладно, – согласился Лобанов, – тогда включи сюда и обед на семерых.

Хозяйка ксенона поглядела на него с уважением. Кивнув, она забрала денарии, и подозвала девушку, лицо которой хранило недовольное выражение вечно угнетаемой.

– Наннион, проводи гостей в седьмую и восьмую!

– Слушаюсь, госпожа…

Наннион стрельнула глазками, и сделала приглашающий жест. «Пожалуй, такую не слишком-то и угнетешь…» – подумал Лобанов, следя за тем, как розовая ткань хитона, зашпиленного на плечах Наннион пятью серебряными булавками, переливается и складывается в талии девушки. Серый химатион с каймой из синих нарциссов окутывал ее от пояса до щиколоток маленьких ног, обутых в сандалии с узкими посеребренными ремешками. Ножные браслеты хрустально звенели на щиколотках девушки.

Обернувшись, Наннион поймала взгляд Сергия, улыбнулась ему и показала маленький розовый язычок.

– Сюда, пожалуйста, – проговорила она, заводя постояльцев в темный коридор. Отворив одну дверь, она развернулась и открыла другую, напротив. – Вот ваши комнаты.

– Большое спасибо, – с чувством произнес Эдик, изо всех сил вытягиваясь, словно добирая недоданные природой сантиметры.

Наннион улыбнулась и вышла во двор.

– Оставляем вещи и топаем на базар, – объявил Лобанов, – поищем себе коников. Сегодня переночуем здесь, не ехать же на ночь глядя, а завтра с утра и поскачем…

– Не обязательно так спешить, драгоценный Сергий, – сказал Го Шу. – Коней можно купить и завтра. Один день ничего не решает…

– Иногда и минута может решить, быть или не быть, – не согласился Сергий. – И зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня?

– Вы так спешите предстать перед Сыном Неба? – уважительно спросил Лю Ху.

– А как же! – воскликнул Эдик. – Всю жизнь мечтал с ним увидеться.

– Просто мы хотим успеть вернуться, – дал Искандер более приземленное объяснение, – если не в этом году, так хотя бы этой зимой.

Лобанов зашел в «номер». Ничего особенного – ложа в ряд, каждое застелено дорогим вавилонским покрывалом. Под окном с узорной решеткой – низкая подставка с медным тазом и парой кувшинов, полных воды.

Уложив ковровую сумку с цирковыми принадлежностями (включая акинак), Сергий сделал нетерпеливый жест: пошли, дескать.

И они пошли.

Преторианцам повезло – в Антиохию на продажу пригнали сразу несколько табунов из самой Африки. Продавались чагравые кони из Азиры – той породы ливийских скакунов, которые якобы завезены еще скифами-гиксосами, завоевателями Египта. Лошади из Азиры славились своей выносливостью в жару и безводье, а путь, который предстояло проделать Сергию и его спутникам, пролегал как раз по пустыням и сухим плоскогорьям, выжженным беспощадным солнцем. Искандер с Гефестаем торговались яростно, вдрызг, крича и потрясая кулаками. Тиндарид призывал в свидетели Афину Аллею и громко стенал: «Ах, за кого нас тут держат?! Это, по-вашему, кони? Да мальчишка на палочке верхом обгонит их играючи! Никаких шансов! Даже на живодерню не примут эти остовы, эту протухшую конину на хилых ножках. Помилосердствуйте! Голодный тигр, и тот возрыдает, узрев этих несчастных тварей!» А сын Ярная злобно трубил: «Клянусь благою Друваспой, Владычицей крепких лошадей, нам подсовывают хворых кляч! Ты хочешь, чтобы мы купили загнанных одров по цене слонов?!»